Только новое или старое, но проверенное наукой, говорю я вам! То есть только то, что основано на опыте. Запомнили?
Непосредственный наблюдатель даже может ощутить, как постепенно или внезапно, случайным или естественным образом изменяется такая ускользающая субстанция, как чувство. О чем я говорил?
С.: Признаться честно, Я не понимаю, что вы хотите сказать. Ваша речь подобна осколку темного стекла.
Верно, новые сведения приводят ум в движение и помогают составить правильное представление о явлениях.
Вам, может быть, кажется, что мы способны обуздать буйство фантазии?
Это, конечно, не так.
А все, что мы не можем подчинить себе, вредит познанию и служит лишь развлечению. И, что хуже всего, заставляет нас терять время.
Я попробовал создать числовую теорию цветов. Я пронумеровал цвета по порядку, от самых светлых до самых темных, потому что последние могут поглотить первые, но не наоборот.
В.: Совершенно верно, учитель.
Подожди, не все так просто. Черный, таким образом, имеет самый большой номер, и ты бы поместил его на вершине иерархии, не так ли? Ведь это абсолютная темнота, заключающая в себе, согласно логике чисел, все цвета.
Но на практике, и это я вам говорю, все не так. Серый находится где-то в середине шкалы, что, в сущности, не соответствует его свойствам, а синий и красный, смешанные вместе, дают число, значительно превышающее черный, хотя получившийся цвет всегда будет светлее него. Дорогие мои, вам прекрасно известно, что существует огромная разница между неразведенным пигментом и краской, нанесенной на поверхность картины, не говоря уж об оттенках, полутонах и светотени.
К счастью, формы совсем другое дело. А почему?
Потому что они выводимы из геометрии.
Вот дверь, через которую до́лжно проникать в живопись, делая ее равновеликой науке, правильной и точной, как математика.
А.: Поэтому живопись — важнее всех искусств.
Я доказываю это в обширном трактате, который сейчас сочиняю.
С.: Но как вы преобразовали вашу теорию цветов и чисел?
В.: А что случилось потом, в тот дождливый день?
Внезапно стемнело, и я не понимал, было ли это из-за тумана, поднявшегося от земли, или из-за навалившихся сумерек.
Теперь мне никак нельзя было потерять полосу грязи, которая служила дорогой. Воистину французы не имеют понятия о нормальных дорогах.
Бурж был где-то поблизости.
Осел остановился, переступая на месте.
Потом замер.
Этот осел был очень умным животным, и я его хорошо понимал. Его не нужно было погонять, уговаривать, угрожать ему; если он останавливался, у него на это всегда была причина, притом важная не только для него, но и для меня, и в конце концов я всегда ее узнавал, если у меня хватало терпения подождать и подумать.
