— Рубаха новая, — провела рукой по его плечу Люба, — уезжаешь! — догадалась она.
— На денек. На один только день…
— Тетка Мотря отсылает, — перебила, не слушая, Люба, — это они тебя отсылают. Отнимают тебя. Позавидовали!
— Чудная ты. Ну, кто может отнять? Кому я нужен?
— Значит, нужен. Ну, что ж, ступай. Зачем ко мне приходил, когда в хате своя девка есть?
— Да вы что, исказились? — вспылил Тимош, но тотчас устыдился своей несдержанности, — в город еду. В го-род. Сам, никто не отсылает. Дело важное…
— В город? — насторожилась Люба. — Дело важное? Ой, знаю! Только в хату вошел, сердце так и забилось. Знаю, уедешь, заберут у меня!
— Да никто не заберет. Завтра вернусь.
— Ой, нет, я знаю…
— Один еду, один, — пытался успокоить ее Тимош, по-своему понимая тревогу Любы, — никого у меня в городе нет. Да я и не гляну на них, проклятых.
— Ой, не того я боюсь. Не жинок боюсь. Судьбы боюся. Если б жинка была, я бы ей очи повыцарапала, волосся выдрала. А с судьбой что поделаешь!
— Чудная ты, ей-право чудная! Завтра вернусь.
— Ой, нет. Знаю, зачем едешь, — она притихла на его груди.
— Ти-мо-шка-а! — гукали уже из Мотриной хаты.
Люба оттолкнула его:
— Ну, ступай, не слухай меня. Глупая, ну и не слухай, — сдерживала слезы, — и проводить тебя не смею. На людях не смею показаться. Ну, хоть до ворот. Завтра ж выглядать буду!
Несмотря на недобрые предчувствия Любы, Тимош вернулся благополучно. Однако вести привез плохие — Коваля и еще нескольких рабочих шабалдасовского завода арестовали. Очевидно, имелись основательные причины, потому что в обычных случаях расправлялись расчетом под мобилизацию.
— Матрена Даниловна, — обратился он к тетке Мотре, воспользовавшись отсутствием Наталки, — что я вас попрошу. Прасковья Даниловна наказала проведать одного человека в Ольшанке. Теперь будем через него с военным городком связь держать. Завтра Люба в Ольшанку собирается, поехали бы с ней.
— Я уже не разберусь, кто хозяин тут в хате, — усмехнулась тетка Мотря.
— Не сердитесь, Матрена Даниловна. Больно уж время горячее.
— Ничего, ничего, привыкай хозяйничать. Наше дело бабье слухаться.
— Неужели обиделись, Матрена Даниловна?
— Не обиделась, а только сорок лет тут живу, привыкла быть старшей. А теперь другие старшие появились. Ну, ладно, приказывай.
— Стрелочник там есть на тридцатой версте. До него зайдете. От Ткача, мол. Что вы на меня смотрите?
— Да так, хочу поглядеть, какой ты есть. Когда успел? Пришел сюда, кажется, недавно, совсем недавно. Робкий такой, тихенький, а уж голос набираешь, — дошла до порога, вернулась, что-то вспоминала, — ты же тут на Наталку не гримай. Жалуется на тебя!
