Митя встал, без всякой цели вышел на улицу. Жук поплелся за ним. Откуда-то слышались звуки знакомого марша, который постоянно играли по радио после хороших сводок. Значит, освободили еще какой-то город.
От этих звуков, от сознания, что он избавился наконец от мучивших его сомнений, на душе сделалось покойно и легко…
А Тимофей Иванович после разговора с сыном вышел в столовую, остановился за спиною жены; Марья Николаевна уже опять сидела, склонясь над машиной.
Тимофей Иванович обнял ее, поцеловал в висок.
— Ох ты, моя номерная фабрика, надомница ты моя, опять трудишься…
— Если б не работала, еще труднее было бы ждать, — помолчав, сказала Марья Николаевна.
Он присел рядом, долго смотрел на бледное, знакомое до мельчайшей морщинки дорогое лицо, на тонкие проворные пальцы.
Она чувствовала этот взгляд, но не поворачивалась к мужу — боялась расплакаться.
— Так-то, Марьюшка… еду, — негромко проговорил Тимофей Иванович. — Может, хоть под конец войны и я свою руку приложу, душу отведу.
Она обернулась. Лицо у нее было не печальное, а скорее торжественно-строгое и решительное — выражение, столь характерное для простой русской женщины, когда в ее доме или в ее стране — все равно — наступила трудная минута.
— Верно поступаешь, Тимоша, — прошелестели губы, а глаза будто спрашивали: «Когда же свидимся?»
Она уронила пуговку. Пуговка, звякнув, покатилась по полу. Тимофей Иванович поднял ее и положил свою большую теплую руку на руку жены. Так сидели они и молча смотрели друг на друга, беседуя без слов, вспоминая совместную жизнь, счастливую и беспокойную, состоявшую из расставаний и встреч…
— Здоровье, Марьюшка, не надсаживай, — сказал наконец Тимофей Иванович. — Норму выполнила, и будет с тебя. Ночами не сиди.
— А ты-то сам на одной норме живешь?
Пробили стенные часы. Тимофей Иванович достал из кармана свои выпуклые большие часы с белой серебряной цепочкой.
— Где-то завтра ты будешь в этот час? — тихо промолвила Марья Николаевна.
Он не ответил. Тяжелые часы лежали на его широкой дубленой ладони и тикали на всю комнату, отмеряя время…
Утром в калитку громко постучали.
Марья Николаевна отставила блюдце с чаем, посмотрела на мужа.
— Кузьмич, — сказала она с таким радостным облегчением, словно ждала этого стука.
За калиткой действительно стоял вызывальщик, высокий, немного сутулый старик с понурыми седыми усами и редкой бородкой.
Есть свои неписаные законы на каждом производстве, немало их и на железной дороге. Так уж издавна повелось в паровозной службе: хоть бригада и знает, когда выходить в наряд, все равно к машинисту, помощнику и кочегару заблаговременно явится вызывальщик и напомнит номер поезда и час отправления.
