– Нет-нет.
Папа Бронзини, казалось, растерялся.
– Я не отец.
Он взял в руки фотографию Марти.
– Это не мой сын. Он был моим школьным приятелем; он погиб, когда мне было четырнадцать.
Бронзини поставил фотографию опять на стол с преувеличенным уважением.
– Должно быть, вы с ним были очень близки, если спустя столько лет вы храните его снимок.
– Полагаю, можно сказать и так. Хотя все гораздо сложнее. – Я не стал говорить ему, что Марти погиб, подняв мятеж на уроке физкультуры.
Бронзини воздел руку:
– Пускай так. Человек столь чувствительный, несомненно, поймет мои отцовские чувства. Мы говорим здесь о простой вежливости и порядочности…
– Я понимаю, мистер Бронзини, но я не могу открыть вам, почему меня хотел видеть Ллинос. Это вопрос чести. Как сицилиец вы, несомненно…
Папа Бронзини хрястнул кулаком по столу:
– Вы говорите со мной о чести и одновременно лжете мне!
Интересно, когда они пустят в ход дубинку. Я вдруг разозлился; кто они такие, эти дешевые гангстеры, чтобы вламываться ко мне в контору и учить меня манерам?
– Слушайте, мистер Бронзини! – рявкнул я. – Сочувствую вашей потере, но не стоит заноситься; мы оба знаем, чем вы и ваши парни промышляете в этом городе, так что не надо здесь мне читать нотации о вежливости и…
Дубинка врезалась мне в голову; в поле зрения влетел сноп искр, и комната опрокинулась набок. Я полежал боком на полу несколько секунд, а затем два громилы подняли меня и опять швырнули в кресло.
Тутти-Фрутти прыжком обогнул стол и заорал мне в лицо:
– Как ты смеешь не уважать сына нашей семьи? Он был хороший мальчик!
– Да ну? – заорал я, теряя от злости последние остатки здравомыслия. – Расскажи-ка об этом миссис Морган – ее перчатки тявкают каждый раз, когда она проходит мимо лавки мясника!
Дубинка опустилась снова.
Папа Бронзини вздохнул, затем медленно встал, легким мановением руки показывая, что собеседование окончено.
– Вы глупец, мистер Найт, – произнес он. – Вы еще пожалеете, что оскорбили нашу семью.
После их ухода я полежал некоторое время на полу, глядя на опрокинутую комнату, – до того злой, что поначалу даже не замечал, как у меня над ухом наливается крупная болезненная шишка. Зазвонил телефон, и я снова взобрался на кресло.
– Ну?
– Привет ищейкам!
– Амба?
– Вот, решила позвонить, узнать – ты как, не передумал?
– Насчет чего?
– Насчет напарника.
Я прижал трубку к щеке и ничего не ответил.
– Ты меня слушаешь?
– Слушай, Амба…
– Я знаю, ты думаешь, я еще ребенок и все такое, но, кажется, я знаю, кто за всем этим стоит.
