Серик пробормотал машинально:
— Я воин, и бог мой — Перун…
Горчак пожал плечами:
— Я тоже воин, но бог мой — Исус*. Как раз хороший случай представился окреститься… *До реформы патриарха Никона русские писали слово Иисус с одним "и".
— Не буду я креститься! — в сердцах выкрикнул Серик. — Батута уговаривает, теперь ты пристал…
— Да не пристал я… — обиженно протянул Горчак. — Не хочешь — не крестись…
Няньки быстро наварили кулеша. Пока ели — взошло солнце, и иней быстро истаял.
Горчак сказал:
— Хорошая нынче осень, погожая… Как бы печенеги не пришли…
Серик рассмеялся:
— Мне Шарап рассказывал, когда приходили прошлый раз, столько получили, что многие не унесли даже собственных ног!
Горчак покачал головой, выговорил осуждающе:
— Времена нынче иные. В Царьграде всерьез опасаются, что крестоносцы на город пойдут. А если Царьград захватят, то и до нас очередь дойдет. Хоть мы не особенно ладим с ромеями, однако ж — православные. А печенеги нынче — сплошь крестоносцы.
— Горчак, а почему печенегов печенегами зовут? — спросил Серик.
— Да потому, что в их стране вокруг каждого селения огромадные печи стоят. В них они железо варят. Слыхал я, там целые железные горы стоят — откалывай кусок, и в печь клади. Издревле они железо на все стороны света продают… — задумчиво проговорил Горчак, думая о чем-то своем.
Анастасия все утро была тихая и молчаливая, ни разу даже глаз не подняла на Серика. Только когда разобрались в привычный походный порядок, она все же подъехала к Серику, и поехала рядом, но так и не проронила ни единого слова. А у Серика сердце рвалось на части, и от этого он тоже не мог произнести ни единого слова.
На обед останавливаться не стали, только-только солнце начало склоняться к закату, потянулись возделанные поля, с густой щеткой стерни, а за ними — стены и башни пустыни. Ворота оказались открытыми. Да и кого бояться в этих глухих лесах? Пока обоз втягивался в ворота, настоятеля, видимо, оповестили; он степенно спускался с высокого крыльца своей кельи. Приглядевшись, вскричал:
— А не Анастасия ли это, Реутова дочка?!
Анастасия спрыгнула с седла, побежала к нему навстречу, настоятель протянул руки и принял ее в объятия, она тут же исчезла, только голова торчала над сомкнутыми руками — так огромен и могуч был настоятель. Расцеловав ее, он обратился к Горчаку с Сериком:
— Эт, вы что же, всю дорогу кольчуг не снимали? Досюда шибает вонью… А ну живо в баню!
Народу в обители было много, потому бань было аж четыре, да просторных. Они уже дымили. Видимо их затопили сразу, как завидели с башни обоз. Уводя в свою келью Анастасию, настоятель обернулся, бросил через плечо:
