А черное-черное небо с мириадами ярких звезд покачивалось надо мной, и я смотрела на него, и мысли мои разбредались. Сейчас все, кто остался в крепости, были, наверняка, уже мертвы. И часть меня все еще рвалась туда и хотела умереть там, в крепости, и спастись от позора. Смешно, как живуча память сердца в отличие от памяти разума. Ведь я ни слова не помнила из тех клятв, что произносила когда-то ребенком, но сердце мое рвалось и билось, помня о духе и смысле тех слов.
Но неужели я видела начало новой северной войны? Шесть веков никто не слышал о нильфах, и вот они появились снова. Как их было много! Как сказал поэт:
Выглянув с башенной вышки, вижу:
Конница варваров у самых стен.
Столько их, сколько пылинок в вихре!
Насмерть стою, — но решит судьба.
Дума о тяготах вечной войны.
Утром и вечером я на вышке.
Вражеской флейты впиваю печаль.12
"Да, — думала я, глядя в черное звездное небо, — война вечна. И стоило на юге случиться Перемирию, как меня занесло на Север, к самому началу новой войны. Смешно, ей-богу".
Приятно чувство — снова быть самой собой. Телега ехала — медленно-медленно, слышно было, как тихо поскрипывает колесо. Я чувствовала Воронов — всех четверых, дарсай был один, остальные трое болтали, и их смутная беззвучная беседа накладывалась на все то, что я видела и слышала своим физическим зрением и слухом, и придавала окружающей меня действительности совершенно особый оттенок. Как хорошо, что они здесь, как хорошо, что я их чувствую, в этом чувстве была привычность и законченность, наполненность бытия. Словно после долгого тяжелого дня лег в кровать, и только смутные звуки мира долетают до тебя, не тревожа и не мешая. Лежишь, охваченный приятной усталостью, и мысли текут лениво — сквозь тебя, не задерживаясь в голове. Как хорошо…
Сквозь окружавший меня сухой пряный запах сена пробивался другой — мокрый и холодный — запах снега. Ясные звезды сияли надо мной в черной непроницаемой высоте. Я услышала приближающиеся ко мне тихие шаги. Старший веклинг, почти не видимый в темноте, подошел ко мне и поправил плащ, которым я была укрыта. Я подняла голову.
— А, очнулась. Подвинься, будь добра.
Я пододвинулась, и он сел на край телеги. Мне казалось, что он улыбается, но было так темно, что я не видела точно.
— Ты лежи. Ты нас очень напугала.
— А что? — спросила я, послушно опуская голову в душистое сено.
Я чувствовала себя так, словно еще не проснулась. Я все видела и слышала, но словно не понимала смысла происходящего. Но мне приятно было, что подошел ко мне именно он. Он мне нравился.
