Ногой я сбросил с обрыва комок глины и не скоро услышал всплеск воды.
— А что изменится завтра? — спросил я у Лаврика.
Преодолевая отвращение к тому, что делаю, я обшаривала ящики стола своего старшего сына. Перелистала тетради, учебники, книги. Открыла шкаф и полезла в карманы его выходного костюма.
Когда вошёл Павлик и понял, чем я занимаюсь, мне стыдно было поднять на него глаза.
— Зачем это, Рита?
— Я боюсь за Серёжку.
— И что ты выяснила?
— В тетрадках по-прежнему только пятёрки.
— Привычка, — сказал Павлик.
— Но я чувствую — с ним что-то происходит. Ты о чём-нибудь догадываешься?
— Клава Климкова.
— Я всегда знала, что мы ещё наплачемся из-за этой девчонки!
— А что ещё ты знала?
— Многое, Павлик. Что одно время ты меня совсем разлюбил, а потом вдруг ни с того ни с сего стал такой внимательный, такой ласковый, как никогда в жизни. Я всё время боюсь, что это неспроста и скоро кончится. Хожу как царица, мне все завидуют, а в душе страх — может, самозванка?
— Ходи царицей, Рита! Коронованной! А ну покажи, как это у тебя получается.
— При тебе не могу. Это я на работе так. Со знакомыми, когда тебя нет.
— Но ты иногда мне уже царственно говоришь «отстань».
— Это я… пробую…
— Валяй дальше, Рита. Пробуй. Вот я твой знакомый… «Здравствуйте, Маргарита Петровна, вы сегодня очень хорошо выглядите».
В конце концов Павлик должен знать, какое впечатление я произвожу на других. Ладно, думаю, посмотри. И прошлась своей институтской походкой, которую совсем позабыла, с тех пор как Серёжка родился. А недавно почему-то вспомнила.
Павлик остолбенел.
— Рита, — кричит, — ты так на втором курсе ходила!
А я через плечо:
— Не выношу дежурных комплиментов.
— Вы во что играете? — вдруг раздался голос Шурика.
Он, оказывается, уже давно в дверях стоял. Ну, да ему не привыкать! Он за свою жизнь в нашем доме видел разные игры.
Шурик заметил кавардак в комнате и, не дожидаясь ответа, опять спросил:
— Серёжке шмон устроили? Да разве так ищут! — Взял со стола какой-то толщенный фломастер и вытащил из него туго скрученный листок бумаги. Развернул и показывает. А листок весь испещрён разноцветными надписями — синими, красными, зелёными и чёрными. Одна на другую не похожа. Та мельче, та крупнее. Там буквы с одним наклоном, тут с другим. А фраза повторяется одна и та же: «В моей смерти прошу винить Клаву К.».
— Тренировался, значит, — говорит Павлик. — Очень на него похоже.
— Какой ужас! — не выдержала я. — А ты спокоен. Сегодня же поговори с ним но-мужски. Если ещё не поздно.
