Родиона больше притягивали столярные инструменты, которых он никогда не видел, потому изучал и, смышленный, сам догадывался, что и для чего. Больше всего внуку нравился рубанок: он строгал какую-нибудь доску, словно дитя малое, радовался, что она становится гладкой, и с блаженством нюхал стружки. Потом попросил лопату, кирку и ведра, разобрал пол в пристройке и принялся яму копать. Софья Ивановна посмотрела на эти его ночные занятия дня два и спросила зачем. Дескать, подпол у нас есть, хороший, сухой. Внук же говорит, мол, привычней мне в землянке жить, хочу себе жилище устроить, и еще, говорит, чтоб навык не потерять, дескать, они с отцом много подземелий выкопали. Она и решила – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы занятие было. Родя и стал рыть каждую ночь, причем без света, поскольку видел в темноте лучше, чем днем, и даже газеты мог читать. Почти счастливая бабушка уже ничему не удивлялась и только приговаривала:
– Вот ведь как хорошо тебе, Родя. И электричества не надо...
За неделю такой погреб выкопал, что и впрямь жить можно: землю всю вытаскал, на огороде вдоль изгороди рассыпал, кровлю столбами укрепил, стены досками обшил и даже кровать себе смастерил. Рукодельный оказался, весь в Никиту!
Не сказать, что он людей боялся, напротив, проявлял к ним любопытство, однако всякий раз, если ктото приходил в дом, прятался в подземелье или комнате, исподтишка оттуда наблюдал и слушал. Покуда чужие в доме, ни за что не выйдет, а соседки и знакомые забегали частенько, ибо слух прошел, у Софьи Ивановны внук объявился, все поглядеть хотели.
Вероника приехала, так сам вышел и поздоровался, как отец учил:
– Здравствуй, тетя Верона. Да просветлятся твои очи.
Она же возмущенная была – бывший муж не захотел Ульянку на месяц к бабушке привезти, поэтому глянула на племянника свысока и разговаривать не захотела. Родя совсем не обиделся, ушел в мастерскую и появился, лишь когда его тетя уезжать собралась. И то близко не подошел, а через окно на веранде на нее долго смотрел, и показалось, глаза у него в темноте засветились. Потом вдруг сказал:
– Не переживай за нее, бабушка. Она завтра же поправится.
– Как – поправится? – не поняла Софья Ивановна, имея в виду ее непомерную полноту.
– Болеть перестанет и сразу поправится.
И сейчас ночной стук в окно его почему-то испугал. Они вместе подождали, послушали – и впрямь снова стучат в окно, да громко так, требовательно, нетерпеливо.
– Чужие, должно быть!
