Родя сразу же в комнате скрылся, а Софья Ивановна к окну:
– Кто там?
– Мама, это я! – приглушенный голос, незнакомый, хриплый. – Открой!
– Кто – я?
– Глеб... Глеб! Открывай скорее, мам. Комары сьели...
Она с испугом выскочила в сени, включила свет, откинула крючок, и в тот же миг опахнуло кислым, помоечным запахом, как от бомжа. На пороге и впрямь стоял сын: по лицу, и то узнать трудно, отстраненный какой-то, полусонный, всклоченный, губы разбиты, возле уха кровь запеклась, а на горле рубец багровый. И одежда срамная – заляпанная краской майка, словно у маляра, штаны с рваной мотней веревочкой подвязаны. И босой...
– Откуда же ты такой красивый-то? – как бывало в юности, спросила Софья Ивановна.
С сыновьями она никогда не сюсюкала, и удивить либо разжалобить ее побитым видом было трудно.
– Посторонние в доме есть? – Он прикрыл и закрючил дверь.
– Посторонних нет, свои есть.
– Кто свои? Веронка?
– Внук Родион!
– Никакой он тебе не внук, мама! – горячо зашептал Глеб и пугливо вышел на крыльцо. – Это все самозванцы. Казанцев подсылает. Ну ты что, забыла, как он охранника Ульянки подослал?.. Ладно, пойдем на улицу...
– Ты сам-то где был? Люди приезжали, твои помощники. Тебя спрашивали, звонили...
– Потом скажу. Дай во что-нибудь переодеться.
– Вот дела так дела! – весело изумилась. – Являются сыновья и только одежку спрашивают. Тебя тоже раздели?
– Раздели, мам...
– Чудно!
Она ушла в дом и стала перебирать одежду в шкафу.
Родя высунулся из комнаты и спрашивает:
– Бабушка, это мой дядя пришел?
– Твой дядя, – вздохнула она. – Только ты сиди и на глаза ему не показывайся.
– А что так?
– Не верит, что ты внук.
Родион скрылся, а Софья Ивановна достала форменный костюм горного инженера – совсем новенький, всего однажды и надетый сыном на выпускной, и понесла Глебу. Тот уже выкупался под летним душем на огороде, сдернул простыню с веревки, завернулся и стоит, поджидает, словно привидение. Мать молча ему одежду подала и выждала на улице, пока он переоденется. Он же через несколько минут явился какой-то разочарованный и поникший.
– Посмотри, мам... Я из него не вырос...
На груди красовался синий институтский ромб, когда-то вызывающий гордость...
– Вот и хорошо, пригодился. А то висит без дела, а отдать кому, рука не поднимается.
– Чего же хорошего, мама! – нервно закричал он. – Столько лет прошло, а я такой же! Впрочем, теперь без разницы... Ну, ладно, поехал.
– Постой, Глеб, – проговорила она смущенно. – Никогда к тебе не обращалась... Помощь твоя нужна...
