Сабурин начал потихоньку заводиться: не любил он ситуации, в которых чувствовал себя полным идиотом или как минимум слепым котенком, а эта конкретная ситуация была как раз из разряда вот таких неопределенных. Ничего, у него еще есть козыри в рукаве. Возможно, уже сегодня удастся вывести Белоснежку на чистую воду и расставить все точки над «i».
Рене де Берни. Поход на Иерусалим.
Весна 1099 г.
Я искал в походе к стенам Священного города успокоения и искупления грехов предков. Я даже посмел думать, что искупление мне уже даровано. Наивный глупец…
Чудовищные знаки на моем теле появились в начале весны. Первым их заметил Одноглазый Жан.
– Эй, Рене, а что это с твоим лицом? – Взгляд у Одноглазого равнодушный, но меня не обмануть, я научился различать все оттенки его равнодушия. К горлу подкатывает горячий ком, а руки, помимо воли, касаются щетины.
– Не там, повыше, – заскорузлым пальцем Жан вычерчивает в воздухе перед моим носом направленную вверх стрелу. – У тебя на щеках какие-то язвы.
Язвы?.. Господи милостивый…
– А я тебе говорил, что та девчонка из Триполи, с которой ты пытался забыть свою любезную Клер, какая-то подозрительная: лица не показывает, все время молчит. Подцепил небось заразу от этой молчуньи.
Девчонка из Триполи вовсе ни при чем. Я в отличие от Одноглазого Жана видел ее лицо, и не только лицо, но и все безупречное тело – никаких язв, кожа чистая и нежная, как лунный свет. Может, это со мной из-за солнца? Я давно уже не берегся его коварных лучей, думал, что за время похода привык.
– Да не пугайся ты так, Рене де Берни, – Жан смеется, хитро щуря единственный глаз. – Может, это и не из-за девчонки.
– А из-за чего? – Неужели он знает мою тайну, неужели догадался?
– Из-за чистоты! Ты скоблишь свою морду каждый день, она сияет у тебя ярче, чем доспехи у нашего графа Раймунда. – Жан подходит поближе, всматривается в мое лицо и добавляет: – А всем ведь известно, что от излишнего пристрастия к чистоте возникают многие беды и болезни. Вот я, например, купался последний раз еще во Франции во время переправы через Луару. Я бы и не замочился, если бы по пьяни не свалился с коня. Никогда не любил воду, а после зимовки у стен Антиохии так и вовсе ее возненавидел.
– Это все солнце, – говорю я как можно увереннее. – Ты не любишь воду, а я не люблю солнце.
– В таком случае, любезный мой Рене, Крестовый поход не для тебя, – в голосе Одноглазого чудится тень сочувствия, хотя заподозрить его в сочувствии к кому бы то ни было очень трудно. – На-ка вот, обмотай рожу. – Откуда-то из-за пазухи он достает белый, почти невесомый шарф и протягивает мне. – Хотел расплатиться этой штукой с очередной девчонкой, но тебе он нужнее.
