Если кому-то вышеописанное показалось идиллией – спешу развеять это слащавое представление. Как бы хороша ни была окрестная природа, тишина подчас давит. Новых людей тут иногда не видят месяцами. Выяснилось (я же говорю, антропософам больно соприкасаться с реальностью), что неправильный диагноз можно отменить, но дотянуть до нормы настоящего олигофрена – невозможно, этот барьер непреодолим. Приезжающая молодежь в большинстве своем далека от антропософии и занимается главным образом туристскими романами на лоне дикой природы, ничего другого в Любутке не ища. Сообщество замкнутое, а дети – особенно попадающие сюда по протекции знакомых из московских школ – случаются невоспитуемые. Даже у любимца Елены Давыдовны, восьмилетнего Вани, который оказался в Любутке после того, как в одном московском детдоме сломал девочке руку (а когда приехал, был весь в шрамах),- бывают приступы бешенства и дикие капризы, даром что мальчик он способный и на ласку отзывчивый. Если пропадают деньги, а они пропадают,- все вынуждены подозревать друг друга, и это отдельная головная боль. Контингент трудный, некоторых сюда просто спихивают, пользуясь знакомством.
– Вот текст из учебника русского языка. «Дети весело играли и посадили березу»… Что же я, буду этим детям, такое повидавшим, про березку диктовать?
И Елена Давыдовна дает им свободные темы для сочинений. Пишут они – те, кто может писать сочинения,- главным образом о своих товарищах по маленьким подростковым бандам.
Дело еще и в том, что дети имеют тенденцию вырастать. И только Елена Давыдовна знает, какой трагедией обернулось для нее взросление Маши,- хотя обе и живут, как будто ничего не произошло. Но Маша выросла, у нее появился Влад, и Елена Давыдовна снова осталась одна – то есть со всеми, но без любимца. Сейчас есть Ваня, но вырастет и он. Даже антропософ не может любить ВСЕХ. Когда кто-то из интернатских вырастает, уходит в ПТУ в Андреаполе или Москве,- связи рвутся, и для невольной основательницы андреапольской коммуны это куда как тяжело. Тем более что ее детей забирает тот самый большой мир, от которого они ушли,- а к соблазнам этого большого мира они мало готовы. Конечно, мир Любутки отнюдь не рафинирован не прост для жизни в смысле чисто бытовом,- но мир этот маленький, и человек, покидающий его, должен будет его неизбежно… ну да, предать. Или преодолеть. Назовем вещи своими именами. Это, конечно, трагедия всякой школы,- но в школе она сглаживается: приходят новые, а главное, школа для всех открыта. А для замкнутого мира Любутки каждый новый человек – травма, а уход каждого «старого» – трагедия.
