О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Скептически относящийся к пророческой миссии поэта (хотя сам-то оказался воистину Пророком милостью Божьей!), необычайно строго, даже жестко оценивавший собственное творчество, Тютчев в этом максималистском "самосуде" очень близок другим русским художникам слова: от Аввакума и Державина до Л.Толстого и А.Блока, ощущавших социально-нравственные катаклизмы эпохи с пристрастным личным трагическим накалом.
Всю свою жизнь Ф.И.Тютчев трудился на государственном поприще: долгие годы на дипломатической службе за пределами России, потом старшим цензором и председателем Комитета иностранной цензуры, был произведен в 1864 году в тайные советники. Он честно служил интересам России, как подсказывали ему убеждения, был патриотом и гражданином своей Родины, страстно желавшим блага и процветания своему народу. И ныне, читая горделивые тютчевские слова ("Умом Россию не понять, аршином общим не измерить: у ней особенная стать — в Россию можно только верить"), мы как-то яснее и осязаемее видим "тайну" непокоренности нашего народа в прошлом, проникаемся, несмотря на определенные сомнения и разочарования, верой в нашу необоримость в будущем.
Ф.И.Тютчев — крупнейший поэт-философ, но в его высокоинтеллектуальной лирике приоритет "сердца горестных замет" перед холодными наблюдениями ума очевиден. Вероятно, именно этот приоритет и имел в виду поэт, когда говорил о себе: "Не было, может быть, человеческой организации, лучше устроенной, чем моя, для полнейшего восприятия известного рода ощущений".
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная нора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
И далеко еще до первых зимних бурь —
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле...
Согласимся и признаем: перед нами та одухотворенная природа, которая потрясает нас прежде всего подлинностью состояния, той подлинностью, с которой имеют дело все, кто не просто созерцает природу, но живет в ней, чувствует, что "в ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык".
Мы дивимся и восхищаемся тому, как мог аристократ, преимущественно проживавший в городе и довольно долго в заграничье, почувствовать душу земли подобно истинному земледельцу-труженику, ибо предзимнее "отдыхающее поле" можно только почувствовать, а не увидеть.
