Я посмотрел в широкое окно. Кто-то раздвинул бархатные шторы, и носившийся в воздухе снежок выглядел золотистым, когда он попадал в полосу света, падающего из нашей комнаты. Бледно-синие утренние сумерки медленно серели, начинался напряженный день.
Я послал сержанта Рашко купить в киоске у автобусной остановки сигареты и что-нибудь на завтрак — баничку[4] или что он там найдет, — а сам пошел в кабинет профессора. Включил свет, потому что шторы были опущены и в комнате царил мрак. Я человек с крепкими нервами, но должен признаться, что остолбенел, увидев комнату, залитую светом. У письменного стола стоял стул с высокой спинкой, и на нее был брошен халат профессора — небрежно, будто хозяин собирался тут же вернуться и снова надеть его. В одном из углублений огромной металлической пепельницы в форме филина, до отказа наполненной окурками, лежала недокуренная сигарета. Среди беспорядочно нагроможденных книг и рукописей валялось несколько цветных карандашей и очки в толстой роговой оправе, повернутые дужками вверх. Человек встал из-за стола с намерением не задерживаться долго и по возвращении вновь продолжить прерванную работу...
Вдоль стен рядами стояли полки, забитые книгами. Я раздвинул шторы — окно смотрело на побелевший от снега, ровный открытый двор.
Обстановка интеллигентного человека была близка моей душе; если бы я не спешил надеть кому-нибудь поскорее наручники, я хотел бы порыться в этих книгах, хотя я и знал, что все они по специальности профессора — биологическо-химические выжимки. Я специалист по литературе, касающейся вопросов права, потому что она отражает отношения между людьми; но я очень люблю листать разные энциклопедии из-за иллюстраций — смотришь иллюстрации и получаешь самое точное представление о происходящих в мире делах, в самых различных областях знания...
Мой взгляд привлекла бумажка на письменном столе. Телеграмма! (Обычный человек не сможет распознать телеграмму в куче других бумаг, не то что специалист.)
«Прибываю десятого этого месяца Радой» — гласила телеграмма.
«Через день после погребения отца! — подумалось мне. — Теперь твоя голова не будет болеть от пренеприятных похоронных формальностей. Счастливый человек!..»
Потом я задумался. Подошел к окну и засмотрелся на снег, застилавший, улицу. На фоне движущихся белых нитей появилось будто лицо Нади Кодовой-Астарджиевой. Ее лицо. А в ушах у меня словно опять зазвучали ее слова: «Он ждал моего брата, и если бы он его дождался — не могу представить себе, что бы я унаследовала, виллу в Бояне или имущество в селе!» Она как-то особенно раздраженно произносила слово «вилла», и я сразу догадался почему. Очень просто! Ее муж, Красимир Кодов, любой ценой мечтал захватить виллу в Бояне, а о доме в деревне не хотел и слышать...
