– Паствы? Он что, был священником?
– Самопровозглашенным. Дед пользовался верой как отмычкой, чтобы пролезть к людям в душу, стать их верховным судьей, их совестью. Это была его специальность: вцепиться в какого-нибудь несчастного грешника, имевшего глупость ему исповедаться, выставить его перед всей конгрегацией Благословенных Братьев – так он называл свою церковь – и заставить прилюдно признаться во всех своих «прегрешениях». Но и сделав признание, ты не получал прощения, тебя подвергали бесконечным унижениям, а деду только этого и было нужно. Его хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. В его сердце не было ни капли милосердия, одна только злоба.
От Сары не укрылась подмена местоимений: Алекс явно перешел на личности.
– Он… делал это с тобой? Заставлял тебя исповедоваться публично?
– Ясное дело. Я же был закоренелым грешником. Я исповедовался в его треклятой церкви чуть ли не каждое воскресенье. Обнажал свою порочную душу.
Сара невольно содрогнулась: трудно было представить более гнусное преступление, чем насильственное и публичное унижение ребенка.
– Будучи «плодом греха», я был обречен с рождения, – продолжал Алекс. – Чего еще, если не бесконечных мерзостей, можно было ожидать от отпрыска потаскухи, зачатого в прелюбодействе? Вот так Мэттью называл свою родную дочь, Сара. Прямо в лицо, каждый день до самой ее смерти.
– Почему же она оставалась с ним?
– Ей больше некуда было податься. Она и не знала, что беременна, когда мой отец погиб во время пожара в том самом общежитии. Сам он был сиротой. У нее не было ни денег, ни образования, ни профессии. Все, что у нее было, это я. Поэтому она вернулась домой и терпела издевательства моего деда последние семь лет своей жизни. Ради меня.
Ее руки крепче обвились вокруг него. Он вплел пальцы ей в волосы, легонько погладил по голове.
– После смерти моей матери основной мишенью для деда сделался я. Исчадие сатаны.
Алекс замолчал. Наконец Сара осмелилась спросить:
– Что он сделал?
– Он верил, что существуют два источника всяческого зла: деньги и распутство. Следовательно, высочайшими нравственными ценностями для него стали бедность и полный отказ от плотских утех. Надо отдать ему должное – уж в чем его никак нельзя было обвинить, так это в двоедушии: в собственной жизни он был верен тем заповедям, которые проповедовал с церковной кафедры. На практике это означало, что в доме у нас, помимо прочего, вечно не хватало еды.
– Помимо прочего?
