Я вернулся домой в дурном настроении. И не потому, что затеял разборку с Башиловым, и не потому, что они глупости делали, и не потому, что я оказался как-то в это вовлеченным, — ничуть ни во что не вовлеченным. А просто не было ни одного варианта выйти за пространство текущей жизни, в котором повсюду ходят тетки и обнюхивают еду, которую хотят купить. Хоть бы кто-нибудь из какой-то ампулы какое-то понимание бы внутрь впрыснул. Или что ли силы.
Ну вот Голем разве сможет. Но ведь и по человеку не поймешь, как он к тебе относится, куда уж выяснить, что он вообще такое. Да, если подумать о Башилове и о Големе разом, то это самое божественное присутствие предполагало для меня именно ампулы с пониманием и силами. А ну как у Голема завалялся допинг?
Упал, заснул. Снились мухи с пятиконечными звездами на крыльях, а также некая нефтяная труба, проходящая по жизни. Она была источником серого света, потому что именно он, незаметный, и обладает (было понято во сне) самой сильной энергией. Ее кто-то распределяет, как по карточкам, обеспечивая прожиточный минимум сил основной массе народонаселения — отчего ясна совокупная мощность этой народной и отчасти национализированной силы.
Наутро была суббота, я пошел к Галкиной, по крайней мере — отдать ей ключ от ее квартиры, уже почти месяц так и валявшийся у меня. Сделав при этом вид, что я забыл ее просьбу хранить его у себя на всякий случай. Но других поводов зайти к ней у меня уже не было.
У нее, судя по всему, планов в отношении меня тоже не было: увидев меня, она не произвела радостных движений-возгласов. Возможно, они были ей не свойственны вовсе или же ее по-прежнему напрягала служебная обстановка. В отличие от предыдущих наших свиданий, имелась существенная разница: она была в юбчонке, по виду — сохранившейся этак класса с восьмого. Расклешенная, сильно выше колен. Ноги Галчинской, впервые увиденные мной в голом виде, оказались странными. То есть красивыми, но совершенно не животными. Несмотря на мое воздержание, связанное с отъездом приходящей подруги, прямого импульса на меня они не произвели. То есть импульс был, но другой, и этот импульс она производила чем-то другим — не голыми ногами и проч. Импульс был сильным, но тоже совершенно не животным. Я никогда его ранее столь внятно не ощущал, а тягу, имевшую место к девушке, воспринимал как вполне традиционную. Похоже, что воздержание, перевод "Лона" и беседа с Херасковым по поводу хозяйственного мыла открыли мне новые горизонты восприятия. А настроение у нее было мрачным, это было очевидно.
