Придя в себя, я увидел, что лежу на своей постели во дворце атлантов. Старик жрец в желтых одеждах стоял у изголовья кровати, держа в руке сосуд с тонизирующим средством. Маракот и Сканлэн склонились надо мной, в то время как Мона стояла на коленях в ногах кровати, и черты ее были исполнены беспокойства. По-видимому, храбрая девушка поспешила к двери убежища, около которой в подобных случаях били в огромный гонг для ориентира всем потерявшимся. Там она описала мое состояние и отвела ко мне спасательную команду, в которой были и двое моих товарищей; они и отнесли меня домой на руках. Что бы я ни делал в этой жизни, я буду благодарен Моне, потому что саму эту жизнь подарила мне она.
Теперь, когда чудесным образом она перешла со мной в надводный мир, мир людей под солнцем, я часто размышляю над тем, что любовь моя была такова, что я желал, страстно желал остаться навсегда в морских глубинах, лишь бы только она была моей. Еще долго я не мог понять эту глубокую, глубинную сокровенную связь, которая скрепляла нас и которую, я видел, она чувствовала так же сильно. Манд, ее отец, объяснил мне эту связь. Его объяснение было столь же неожиданным, сколь убедительным.
Он тихо улыбался нашей любви, улыбался снисходительной улыбкой человека, который понимает, что его предвидение оправдывается. Затем однажды он отвел меня в сторону и установил в своей комнате серебряный экран, на какой атланты проецируют свои мысли и знания. Никогда, пока дыхание жизни не покинет меня, я не забуду того, что он показал мне — и ей. Сидя бок о бок, сжав друг другу руки, мы смотрели, завороженные, на картины, мелькавшие перед нашими глазами, рожденные и спроецированные присущей атлантам внутренней памятью о прошлом их расы.
Мы видели скалистый полуостров, омываемый прекрасным синим океаном. Возможно, я не упоминал прежде, что в этом мысленном кинематографе, если можно так сказать, воспроизводятся не только формы предметов, но и их цвет. На мысу был виден дом причудливой формы, больших размеров, с красной крышей и белыми стенами. Его окружала пальмовая роща. В ней, по-видимому, расположился лагерь, потому что мы различали белое полотно палаток и блеск оружия тут и там, как будто стражники несли вахту. Из этой рощи вышел человек средних лет, одетый в боевые доспехи и с легким круглым щитом в руке. Он что-то нес в другой руке, но было это мечом или копьем, я не мог разглядеть. Он повернул к нам лицо, и я тотчас заметил, что он был той же расы, что и окружавшие меня атланты. Он мог бы быть братом-близнецом Манда, но черты его были более резкими и грубыми — это был жестокий человек, но жестокий не от невежества, а по характеру своей натуры. Жестокость и ум, несомненно, — самое опасное сочетание. В этом высоком лбе и сардоническом выражении обрамленного бородой рта чувствовалось само воплощение Манда, что было видно из его жестов, но душой, если не умом, он с тех пор сильно изменился в лучшую сторону.
