любовных
интрижках и путешествиях. Это давало мне возможность забыть
войну или по
крайней мере скрыть ее за тонким покровом.
Но это в конце концов привело меня к мысли отправиться добровольно на фронт.
Я хотел вступить в спор с самим собой и выжечь огонь огнем, войну войной. Мною овладела какая-то жажда вновь пережить все страдания, тяжелый труд и дождаться мира. Меня уже не удовлетворяла жизнь, которую я вел. Я шел навстречу своей участи к своим страданиям. Ни на что не надеялся. Бросал в пропасть свою веру, свою душу, свою любовь.
В России я должен был снова обрести себя, там должна быть закончена моя дорога в процессе моего становления или гибели. Таким образом, я пытался обрести свою подлинную свободу даже в солдатском мундире, возродиться как феникс из пепла. Пусть этот тяжелый жребий вновь падет на меня, и я не собирался от него убегать.
Никаким героическим нигилизмом, никакой особой необходимостью не было вызвано мое решение, да и вера в Бога не давила на меня. Это был, пожалуй, сплошной авантюризм и жажда приключений.
Я ожидал отъезда, предаваясь иллюзиям. И написал в альбоме своей возлюбленной: «Я подвел заключительную черту в моей жизни». Наша компания праздновала, сидя за столом. Это была моя последняя ночь дома, и я уже почуял дымок будущего большого приключения.
Гром гремел за окном. С грозы началась моя поездка. Разрушенные города родины оставались позади. Места, где проходила моя молодость. Веяние времени. С вином и шампанским мы отмечали мой отъезд, и в полночь я, пьяный, уже выезжал из родного города, из своего дома, пожертвовав свое безоблачное существование на благо войне.
Я бросился навстречу своей участи и своей судьбе, но в тайне надеялся на возвращение домой. Что бы там ни было, но я хотел жить, дух времени и не уходящая тоска требовали этого. Впрочем, я не боялся бы и смерти, если, конечно, звезды этого захотят.
Поезд медленно катился на восток. Лодзь, Варшава, Орша, Смоленск. Я пил день и ночь, коньяк, водку, джин и редко, не более чем на один час, оставался трезвым. Временами меня охватывал ужас перед наступающими испытаниями, и мысли о войне снова и снова приходили в голову. Я был весь в колебаниях и противоречиях. Надо ли было ехать? Но теперь, когда все было решено, не следовало предаваться сомнениям.
Война входила в компетенцию Бога. Только обращение к нему еще имело какой-то смысл. Однако я повсюду чувствовал уже запах тления, границы разумного расплывались, и оставалась только неизвестность. Я не понимал себя самого. Война была для меня одним из безумных средств к возвращению домой, продиктованному моей совестью. Я нес в себе вину и в то же время вовсе не видел необходимости в своей гибели. Я жаждал покаяния, и моя жизнь уже стала необходима мне. Но в сердце я не примирился с окружающим меня миром, и только в алкоголе душа моя находила забвение.
