несет немоту изувеченных,
шумит и шумит "память вечную".
Живые тихонько родилися,
они во селеньях серебряных
готовят на сладостном огне
святые хлебцы колечками.
ДЕКАБРЬ 1812 г.
Картечный желтый ветер назойливо гудит,
болотистая почва померзла, но легка;
у генерала Дамаса царапина в груди,
у генерала Хейтера оторвана рука.
За хутором Веселовым уже назревший свет
не теплый, но обещанный, как сытая зима.
У лейтенанта Элия граната в голове,
у капитана Цехеса ни капельки ума.
За неприютной Вильною зевает крепкий снег,
Усеянный ушедшими в окоченевший ров;
и мозг у многих воинов — мороженое хек,
и лопнувшая плоть у них — кисель на дне костров.
Не та нужда сражения на тонком берегу;
волною фиолетовой вся Березина ждет;
и плещет человечина дородную пургу,
под лошадьми ступившую на горло или в рот.
А егеря противника дошли до до лагерей,
там всадники дичайшие звенят по всем лесам;
"Адью..." шепнул, раздавлен фурой, адъютант Барбей,
да Шерценеккер пепельный упал в обозный хлам.
Холмы врага плюют огнем, и ямы изо льда
наполнены до сорока полками смертных прав;
повозки маркитантов и трофеев поезда
расстрепяны в чужой земле, как выброшенный шкаф.
Уже в дорожном экипаже далее Ошмян
спешит к мятежному дворцу Правитель деловой.
Полковник Вольдек чуть сидит куском из лучших ран,
в подклет сержанта Шейрмана зовет его конвой.
По Старому Борисову льнет пасмурная сень.
Отметил гибель славную полк баденских гусар,
уланов польских, гессенских... пока хороший день
направил в отступление последний арьергард.
АВЕЛЕВЫ ДЕРЕВНИ
Деревни — не только пепел
распахнутых дымом кровлей,
и зыбок с копченой цепью,
и ямок с кипящей солью,
дичанья паленой скотины,
хрипенья ворот кострами;
погибших выносят на спины
в томящемся влагою храме.
Молчат сокрушенные семьи,
пьют сажу усталые лица;
разлукою пишется время,
а степь до зари колосится.
Стрижи гоношат над репой,
знать, выступит ночь дождями.
В деревне остался пепел
и печи большими костями.
Имею ли я терпенье
дождать до постройки новой,
когда лихоимные тени,
