Он снова сел — и расхохотался.
— Да вроде я... — не придя еще вполне в себя, смущённый лепетал Владимир Георгиевич. — Собственной персоной, так сказать... Вот так встреча!
Владимир Георгиевич вдруг почувствовал, что он помолодел. Всё тут: и запах родных лугов, и речка, и это внезапное к нему дразнильное обращение — Гаврило — свиное рыло, — не обидело, нет! — всё смешалось и подступило к горлу. Он расслабленно сидел, упёршись кулаками в упругую кожу дивана, и умиленно глядел перед собой, глазам не верил: напротив него, по-детски задорно улыбаясь, сидел здоровый, с обожжённым ветрами и солнцем лицом, Васька-Муравей.
Владимир Георгиевич предложил Василию Лукичу немедленно пойти в вагон-ресторан — отметить эту их внезапную встречу, но Василий Лукич почему-то безнадёжно махнул на это предложение рукой: "Пустое!", а взамен выволок из вещмешка шматок копчёного с постнинкой сала, бутылку водки, хлеб и, всё это щедро разложив на холщёвой тряпице, мудро проговорил:
— Со своим-то посподручней.
И потекла скромная, тихая беседа двух друзей-приятелей, беседа о том о сём, о нужном.
Выяснилось, что Василий Лукич едет с шабашки, с сезона. Едет домой. Плотничал. Третью дочь замуж выдавать собрался, приданое готовить надо, а хуже других "не хотца".
Владимир Георгиевич работает старшим научным сотрудником, едет в командировку. Заедет ли домой? К отцу? Обязательно. Ещё бы! Какой разговор?! Да с таким попутчиком — хоть куда!
Вспомнилось, кстати, как в детстве они пекли с ним картошку. Перекатывали в ладошках обгоревшую до уголька, но всё равно "хавали", как в то время все они выражались, обжигались, хватая губами воздух, пританцовывая у костра.
Поле их было на задах у фабрики, там разгружали вагоны с торфом, а разгружали корзинами — не чем-нибудь! К концу осени ботва сухая на поле кончалась: костры жгли часто, чуть не каждый день, и, войдя в азарт, лазали через забор за корзинами, которых там было — пропасть! Хоть на сто костров!
Лазали по правилу — кому выйдет "вада", и всех чаще, почему-то, выпадало ему, Муравью, который сидит вот теперь здесь, улыбается, весь в брызгах веснушек — да и впрямь муравей!
Вспомнил, как однажды закричал он: "По-олу-ундра" — и перемахнула тень его птицей через забор. Следом за ней — сторожа. Они все — гавша — врассыпную; сторож Ваську поймал и за всех отлупил. Лупань была, видно, что надо, потому что Васька два дня не появлялся, не ходил в школу, зато не выдал компанию, пострадал один.
