— Да с тобой, Василий, хоть к черту на рога! Хоть на кулички!— Владимир Георгиевич в волнении передвигал с места на место солонку, стакан, ножик: он все ещё не верил, что так удачно встретился с земляком.
— Загляни,— раздумчиво потирая рыжую, как стерня, щетину, внушительно советовал Василий Лукич.— Загляни. Рад будет.— И оживился — видно было, вспомнил приятное для себя: — Тут вот-кась уж рухнул было домишко-то у ёво, да подперли... Успели малость подмочь. Артель я тут как-то сразу сколотил — венцы-то и подменили. Крышу, правда, навели... Да и колхоз подмог — как старому учителю не подсобить?! Подсобили! Да и старик-то у тебя — мужик артельный. Почитай, не отставал от нас...
— Так он разве ещё работает?!
— Работает... А ты ешь, ешь, — тщательно прожёвывая свинину, ласково потчевал его Василий Лукич. — Ешь знай. Такого ведь в столицах-то не отведаешь: домашнее, — сыто улыбнулся он и продолжал: — А как уж зачали артелью-то помогать, так тут, почитай, дом-ат заново и выгнали: кто — фундамент, кто налишники норовит, кто — по пешному делу... На зависть дом-ат отделали! Мировой дом получился. Всё думали — ты прикатишь, а ты — вона! — научный сотрудник! Да еще старший, говоришь. Дураку понятно — некогда...
— Да я, было, собрался... — неловко начал оправдываться Владимир Георгиевич уже не столько перед односельчанином, сколько перед собой: слушал — и не знал, куда от стыда деться.
Помнил, как в то лето получил от отца письмо, обыкновенное письмо, как и все предыдущие письма, где между строк явно проскальзывала просьба отца приехать к нему. Приехать, как он сейчас понимал, хоть от позора перед деревней за их бескорыстную помощь, за их доброту и за его сыновнее отсутствие. Но жена в то лето собиралась на юг, а его попросила с детьми похозяйничать на даче.
Совестно смотреть было в лицо Ваське-Муравью, который, казалось, и не понимал всего катастрофически-нелепейшего положения, в котором сейчас пребывал он, Владимир Георгиевич, а с присущим ему весёлым добродушием всё еще наивно восхищался:
— Надо же — старший научный сотрудник! В институте, што ль, в каком, или где?
— В институте,— заметно раздражаясь, отвёл Владимир Георгиевич взгляд от дотошного Муравья.— Да разве дело-то в этом?
Он ждал встречи с отцом.
А вот и напряженный, раздирающий душу свист тормозов, знакомая дрожь вагона. Деревья приостановили бег. Все направились к выходу. Примчался откуда-то раскрасневшийся Васькин напарник, шустро схватил, казалось, в четыре руки неприподъёмную поклажу и бойко ринулся в тамбур.
