Хорошо, что сегодня закат так неярок и узок,
хорошо, что лесная стена окружает меня.
И растет пониманье чего-то большого, такого,
что не раз, помаячив недолго, сходило на нет,
и, пожалуй, назвать его можно — и коротко — словом
и добавить простейшее "да" вместо прежнего "нет".
И пора в небеса по-простецки, по-детски вглядеться
и увидеть светила знакомых взыскующих глаз,
и понять, что закончилось долгое-долгое детство,
и настала пора самой искренней веры — сейчас.
***
В просторных снах мне снится не любовь,
а жаркой страстью выжженное поле.
И снишься ты. И ты мне шепчешь вновь:
"Ты хочешь счастья? Или — полной воли?"
Хочу я счастья, воли я хочу,
к пустому приближаясь окоёму.
Зачем ты бьешь ладонью по плечу?
Я шел, спешил сейчас к родному дому?
Я шел к любви, а вышел сгоряча
на жаркое, на выжженное поле.
Постой-постой!.. Не ты ли мне сейчас
сказала: "Счастья?.. Или полной воли?"
***
Уныние — грех, ну а грусть — это дело другое.
Оставив заботы, сидишь на речном берегу.
И веет с реки неземным величавым покоем.
Но что он навеет, конечно, о том ни гу-гу
ни брату, ни свату, ни даже давнишнему другу.
О чем им расскажешь? Что жизнь улетает, как дым?
Что хочется летом увидеть февральскую вьюгу
и хочется выйти из дому на снег молодым?
А, может быть, взять и посетовать, чуть ли не плача,
на то, что увидано мало, а жизнь не длинна?
На то, что когда-то тебя миновала удача,
а та, что пришла, прямо скажем, поздна и странна?
О том ли поведать собравшимся дружно за чаем,
какие промашки с тобою случались в былом?
Да будь ты хоть трижды, семижды собой опечален,
не дело — вещать о таком за семейным столом.
Не лучше ль — о зайцах, о съеденной ими капусте,
о видах на власть, о безрыбье, допустим. И пусть...
Унынья печать — на лице. Ну а если — о грусти:
она — невидимка. На то она, собственно, грусть.
УТРЕННИЕ ПТИЦЫ
Вл. Фрольцову
Разве я вам — помеха?
Разве я вам — чужой?
Я — легчайшее эхо
с незаметной душой;
эхо чьих-то печалей,
эхо бед и побед;
может, вы замечали,
что я молод и сед?
Это вроде по-птичьи,
это вроде бы в масть...
