Клавдия Николаевна постепенно воспаряла и к большим российским нуждам, впрямую не коверкающим ее жизнь, но причиняющим ноющую боль. Она заключала: "если я, учительница по призванию, а не по ремеслу, то и огорчения России суждено мне переживать, как собственные!"
И длила она свою исповедь:
"...раб Божий Михаил, ниспосланный кем-то распоряжаться духовностью в России, так супостатно коноводит, что россияне кладов лишаются, кровно им доставшихся... Норовит раб Божий Михаил, окормленный чужелюдьем, выпотрошить нам мозги. Он бы и родной наш язык перелатинил, если б ему не давали окорот... пока. Вразуми его, Богоматерь. А не вниде ли он в разум — покарай его судом Своим, нелицеприятным и справедливым..."
Клавдия Николаевна втыкала свечку в желтый песочный круг высокого подсвечника, возжигала. Прижмуривалась. Чудилось ей, что едва касающийся ее кожи, тихий теплоструй не от огонька свечки, а от жарких желтых песков Востока, за которыми — Назарет, Вифлием, Иерусалим... Прекрасно уносилась в грезах Клавдия Николаевна.
Уходя, отступив от иконы, Клавдия Николаевна оборачивалась, крестилась, блазнилось ей, что Богородица следит за нею участливо и сострадательно. И Клавдия Николаевна роняла наивно и примирительно:
"Раба Божьего Михаила, члена правительства, урезонь..."
И шла Клавдия Николаевна на дешевый привокзальный базар.
Базар с первого шага зачумлял замызганностью. Под ногами навязчиво чавкала жижа. Она слоилась, дыбилась, дико выблескивала на весеннем солнце, засасывала в себя подошвы.
Лавки рядились по двум сторонам крытого кровлей прохода, настолько узкого, что, когда в него ввозили товары, покупатели под гортанные окрики возчиков влеплялись в стены, опасаясь быть задетыми острыми краями громыхающей тележки, пришпиливались к фанерной обивке.
Вопреки тесноте, живые дышащие ручейки, наподобие извивающихся лент фарша из отверстий мясорубки, ввинчивались в проход. На прилавках громоздились фрукты, запечатанные в целлофан сырки, ломтики колбас, сладости...
А цены... щадящие, как прихоть сатрапа, прощающего приговоренного к казни.
Продавцы-кавказцы ловко отпускали снедь, глаза их алчно искрились, как будто они тешились некой азартной игрой.
На сухих асфальтовых пятачках переминались владельцы этой лавочной ярмарки с сонно-непроницаемыми физиономиями. Их кожаные пальто топорщились арбузами животов, и, если им вынуждалось перемещаться по базару, они, не церемонясь, раздвигали толчею своими упругими пузами.
