Самоха, как завороженный следил за лезвием и снова пропустил удар, которым ведун поставил челюсть на место.
— Убью обоих! — твердо сказал Самоха, обретя дар речи.
— Отпускай! — скомандовал Клепила.
— Ты бы отошел пока, — попросил Жуч. Клепила засмеялся и пошел прочь, однако, пройдя несколько шагов, остановился и обернулся:
— Медку дедушке Клепиле не забудьте. Жуч и Самоха кивнули разом.
Но последнее слово, конечно, осталось за Жучем:
— Я этого дедушку три дня назад с Мильды Троерукой снял, вот этими самыми руками.
— Правильно сделал, — угрюмо сказал Самоха, как бы обкатывая на каждом слове обновленную челюсть. — Он еще и размножаться тут будет.
— Точно! — согласился Жуч. — Пошли, Самоха, зовут. Даже непонятно зачем, по морде мы вроде уже получили.
— Туда, — мотнул головой Пайда Черный, — пойдете на шнеке. Будете показывать дорогу. — и подмигнул Самохе: — Говорить-то можешь?
— Могу, — сказал Самоха.
— Совсем молодец! — обрадовался Пайда Черный. — А то я слышал, сегодня вечером свадьба на Поганом хуторе. Ну, думаю, как там Самоха с барышнями будет совещаться?
— На языке свиста, — ответил Жуч за товарища.
— Дело, — сказал Пайда Черный. — Ну, двинули. Удачи.
Едва побратимы перебрались через борт шнеки, как она отвалила от пристани, народу в нее набилось преизрядно, все, не считая команды кораблика, свои, лихотские, в основном молодежь. Был тут и Панта Лисенок, со времен гибели Светлорядья вымахавший в белобрысого, голубоглазого богатыря. Надень на него волчью шкуру и вылитый скирлинг. Лечко, который ничего на свете не боялся, все же говорил, что спиной к этому юнцу вставать поостережется, хотя причин неприязни Лисенка к бывшему старшине Светлорядья никто не знал. А сами они оба хранили на этот счет гробовое молчание. Тут же затесался и Арула Висельник, на время бросивший ради такого предприятия водяную свою службу и теперь прятавшийся за спины граничар, чтоб не углядело зоркое отцовское око, рука у старого Арулы была не легче, чем у Пайды Черного. Откуда-то из трюма вылез, отряхиваясь от пыли старший брат Самохи Пайда Белый и отведя Жуча в сторону стал немедленно рассказывать ему какую-то очередную амурную историю, которых у него хватило бы на сотню обычных архонцев. Бедный Жуч, несмотря на свои внушительные размеры, ухитрился до семнадцати лет еще сохранить невинность, вещь в Пойме, женщины которой были знамениты своими вольными нравами, почти немыслимая, и теперь то краснел, то бледнел, лицо его приняло выражение одновременно туповатое и блудливое.
