Часа за два управились полностью, насыпали мешки, взвесили, уложили в сани и двинулись назад.
На санях места не было уже никому, все шли пешком. После тяжелой погрузки, переворочавши не одну тонну было как-то по-особенному легко идти по укатанной дороге за скрипучими санями, с успокоенным сердцем, что главная забота, главная тревога отпали, колхоз теперь с семенами, вдыхать в себя свежесть чистого, незапятнанной белизны снега, уже слегка обтаявшего и просевшего сверху от солнечных лучей, чье тепло было еще не ощутимо человеку, но уже чувствовала природа, по отдельным слабым вестникам угадывать скорое пробуждение земли и вспоминать, как сладко пахнет снеговая вода, бегущая под ноздреватыми, зернистыми, серыми от сочной влаги снежными пластами, какой густой, теплый запах источает навоз и раструшенная солома на раскисших полевых дорогах и деревенских улицах, как милы взору первые черные проталины на вершинах и склонах косогоров, эти первые куски пашен, выходящих из долгой спячки навстречу живительному весеннему теплу.
Степан Егорыч до страсти любил эту пору, хотя, доведись рассказать словами о своей любви, не смог бы передать, отчего она его так волнует, в чем именно прелесть этих предвесенних дней, когда крестьянину еще рано что-либо делать, когда все только ждут наготове, отмечая стремительные, ежечасные перемены в природе, прилет первых птиц, набухание первых почек, и томятся нетерпением труда – эх, поскорей бы уж начинать! – и отводят душу в бесконечных разговорах, где и что станут сеять в нынешнем году и каков по приметам будет год, каков урожай родит земля…
Даже делового Ерофеича проняло, тронуло разлитое в воздухе предощущение весны – он оторвался от саней впереди обоза, дождался на обочине Степана Егорыча и пошел рядом, говоря:
– А, похоже, тепло нынче раннее будет… На Евдокею вода, на Егорья трава, – так с исстари говорится… А, бывалыча, и такое случалось, это я сам лично помню – до Евдокеи еще две недели, середка февраля по старому, а уж кругом сухо, земля на аршин прогретая, без кожуха лежи – не простынешь…
Шаркая залатанными валенками, он стал вспоминать и рассказывать Степану Егорычу, какие бывали раньше весны, как в один день или в одну ночь затопляло лога и все низины, перерезая дороги и на две недели отсекая хутора один от другого. Да что хутора, – случалось путника какого прихватит такое внезапное бурное таянье, и сидит он на острове где-нибудь возле самого своего села, не в силах перебраться через воду, пока не выручат его из беды – не приволокут лодку или сладят какой-нибудь плот.
