И Степан Егорыч сказал, дальше уже не думая, а так, как само шло ему изнутри:
– По нашим часам еще, правда, рано, но до полуночи нам ждать далеко и не в точности дело… Все равно нынче старому году конец, другой настает. Что в этом старом годе было – все мы знаем. Можно сказать, черный был год, только под конец малость порадовал… Все ж таки отжили мы его. Кто не дожил – каждому, верно, есть, кого вспомнить – память тем вечная… И пусть теперь за все людское горе отплатится людям радостью. Во-первых – полная победа на всех фронтах и освобождение нашей земли от захватчиков и оккупантов. А, во-вторых, кто из солдат живой – пускай живой к своим домам и детям вернется, кто мужьев, сынов, братьев ждет – чтоб все как есть дождались, и чтоб…
Мишка по собственной догадке рванул веселую музыку, перебив Степана Егорыча, и Степан Егорыч увидел неожиданное: такую сокровенную, такую напряженную, чувствительную струну задел он в сердцах своими последними словами, что вместо улыбок, для которых он говорил, по лицам чуть ли не всех текли слезы. Всхлипывая, утиралась ладонью Шура Протасова, блестело мокрое лицо Татьяны Савченко, концом головного платка терла глаза Таисия Никаноровна, кладовщица, опустив голову, роняла слезы Катерина Николаевна, Дерюгиха, хотя не плакала открыто даже на проводах Афанаса Иваныча, неизвестно по ком, видать, просто заодно со всеми, по чужим, плакала бабка Ариша, морщилось лицо, кривились губы у всегда волевой, не позволяющей себе распускаться, нюнить, жаловаться, показывать свою слабость, Серафимы Леонидовны; поодаль, в правом углу, незаметная среди женщин, помещалась Василиса с Катей, – и ее глаза тоже были полны готовых вот-вот скатиться слез…
Продолжать было и не нужно, да Степан Егорыч и не смог бы, у него самого перехватило горло, так что когда он стал пить свой стаканчик, то поперхнулся и закашлялся. Да и кстати – под этот кашель незаметно сошла, смахнулась с ресниц и его слеза…
– Надо же! – пробормотал растерянно Степан Егорыч, опустившись на свое место. – Хотел совсем наоборот, а вышло вон как!
По второму стаканчику еще хватило всем, а уж по третьему на всех не достало, скудноват оказался припас, хоть и в складчину собирали. Да и откуда было ему взяться, вину – нового давно уже никто не варил: мужиков, считай, нет, а бабам – на что? Только те и располагали, кто на всякий крайний случай придерживал бутылку, другую…
Однако и с этих стаканчиков, когда Степан Егорыч часа через полтора выбрался на воздух, он ступал как-то слишком уж легко, точно сильно убавился в весе, и ногам совсем не составляло никакого усилия его нести.
