Турнир... это все видели: флаги, штандарты, щиты, шатры, кони, оруженосцы, воняющая пивом и мусорной жрачкой толпа, истоптанная копытами земля, трибуны со знатью, король и королева, одуревшие от скуки, на задах - лазарет для раненых, попы для усопших, коновал для легкораненых коней и горы покореженных лат. Знатно Дубинушка потрудился. Кузнецы и медикусы статую ему поставят. В два человеческих роста, на заработанные деньги.
К шатру Геркулеса мы с Трансакой прошли беспрепятственно. Слуги и фанаты расступались перед нами со стеклянным взглядом. Видно, подруга моя новая наворожила. Я-то готовилась с боем прорываться.
- Дубина! - гаркнула я первым делом. - Ты тут вечность провожжаться решил?
- Ты кто? - Надменно-брезгливое лицо, кубок в руке, окровавленный нагрудник валяется на полу. Хорош, балбес.
- Я КТО??? Это ТЫ кто?! Нет, не морщи носик, твое высочество, а отвечай!
- Мы - младший принц этого... - величавый жест рукой, обводящей палатку, землю и небо над и под ней. Властитель хренов!
- Вы не столько принц, сколько идиот, заложник и баран на следующем дворцовом пиру! Быстро отвечай: Кордейру помнишь?
- Кордейру? Кто такой Кордейру?
Покалечу сукина сына. Я даю Дубине пощечину. То есть не пощечину, а хук слева. Он валится, как подрубленный... дуб.
- Я. Тебя. Убью, - произносит он незнакомым голосом, полным истинно королевской ярости. - Стра-а-а...
- ...жа, - договариваю я, садясь на него верхом и зажимая их высоческую пасть. - Щас. Уже бегут, уже спешат. Не дергайся. Все равно без помощи оруженосца не встанешь, черепах металлический. Будешь лежать, я сказала! Пока не вспомнишь... Кордейру.
И тут Трансака села рядом на корточки и завела одну из своих песенок. Жалобную такую. Из тех, что девушки за шитьем поют, на возвращение своего принца уже и не надеясь.
"Приходи, смерть, приходи, смерть.
Пусть меня кипарис осенит,
Отлетай, душа, отлетай скорей,
Я красавицей злою убит.
Пусть мой белый саван усыплет тис -
Вот просьба последнего дня,
Потому что мою смертную роль
Не сыграет никто за меня..." [Вильям Шекспир. Двенадцатая ночь, или как пожелаете (пер.Д.Самойлов) – прим. авт.]
Может, там и было что-то другое, но мне послышалось именно это.
Геркулес сперва дергался, потом затих. Заслушался. И на лице его появилось обескураженное выражение, которое я видела, когда они с Корди ссорились: как же так, люди добрые? За что она так со мной? Неужели мир может быть так несправедлив?
- Ну что? - яростно просипела я в это изменившееся лицо. Уже почти знакомое, уже почти Дубинино.
