Мореход пожимает плечами.
- И что? Тебя ЭТО пугает? Да ты всю жизнь только тем и занимаешься. Перед кем попало и с кем попало. Спину держишь, живот втягиваешь, глядишь проникновенным взором... Тебе не привыкать.
- Вот-вот! Отсюда и страхи мои. Для меня секс - еще одна трудовая повинность. Еще одна роль, в которой придется спину держать и взором проникать. В прошлом тысячелетии, когда я была молодой и глупой перфекционисткой, мне казалось: в любви и в сексе все само сложится, без усилий с моей стороны. Я и сейчас глупая перфекционистка, только уже не такая молодая. И понимаю: само ничего не сложится. Я буду думать о том, что он видит, а что – чувствует. И он будет думать о том, что я чувствую, а что – изображаю. А в результате…
- А в результате за неделю приноровитесь друг к другу. Одна неделя – невелика плата за избавление от страха перед жизнью. Перед настоящим. Перед собой. – Лицо Морехода, скучающее и снисходительное, обращено к острову Сан-Джорджо, который торчит на краю серой воды, словно больной палец.
Мы снова в Венеции. На исчезнувшей с современных карт набережной дельи Инкурабили, набережной Неисцелимых, в двух шагах от палаццо Гварди, где, обняв меня во сне, похрапывает мой личный гарант полного женского счастья. Снег идет. Наверняка все это Мореход устроил. Из одного тоскливого места – окаменевшего, вмурованного в подгорный камень Эдема – мы сразу же попали в другое тоскливое место – в венецианский квартал не то чумных сифилитиков, не то сифилитичных зачумленных…
Опять намеки, опять аллюзии! Нет уж, не буду вникать, не желаю. Хватит с меня серо-бурой готической романтики.
- Так вот зачем ты нас сюда припер! – осеняет меня. – Берлин – город инфантильных страстей! В нем ничего по-взрослому не происходит – и любовь в том числе. Там бы я снова погрузилась в перфекционизм. Утонула бы в нем. Если любовь неидеальна – значит, это не любовь! А тут все иначе. Тут я могу быть взрослой. И даже старой.
- Ну, не старее Викинга! – замечает Мореход. – У нее молодость украли. Ограбили тетку, можно сказать. Магическим образом ампутировали все девичье и женское. Так что нечего ходить ее путями. У тебя своих, нехоженых, невпроворот.
Он прав. Викинг следует своей судьбе, я – своей. В данный момент судьба (хотелось бы так думать) сонно тычется носом мне в плечо. А я лежу, боясь пошевелиться и рассматриваю люстру, усеянную цветами из муранского стекла. Лютики-мутанты, каждый с мою ладонь диаметром. И все бесстыдно пялятся на меня стеклянными зрачками. Как я под этой многоглазой люстрой стану разврату предаваться – не представляю…
