«Дорогая Елена Павловна, — мысленно произносил я, — границу между Европой и Азией я теперь знаю не только по карте, я ее увидел воочию. И даже сфотографировался на память. Вот когда буду в Хорошаевке, я обязательно зайду к вам и покажу эту фотографию».
Мы долго петляли по узким улочкам большого рабочего поселка Миндяка. И вот наконец остановились возле добротной избы. Под окнами с резными наличниками на скамье сидел, опершись на костыль, седоусый старик.
Захар Николаевич вышел первым и направился к старику.
— Здравствуйте, Степан Григорьевич!
Старик привстал.
— Захар, никак?
— Он самый.
Они обнялись.
Подошли и мы с Володей.
— Здравствуйте! — подал руку Володя.
— Здравствуйте вам! — подал руку я.
Степан Григорьевич заволновался, поправил орден Красной Звезды на лацкане полосатого пиджака.
— Айдате в избу.
У крыльца Степан Григорьевич остановился.
— Один кобель в хозяйстве остался, все пустует, — сказал он, глядя на просторный хлев, на сарай. — Варвара вот уже полгода лежит, не встает, сам никуда не годен стал — с ногой что-то. Война, видно, сказывается. Мы, когда Ленинград обороняли, под Красной Горкой в сплошном болоте стояли…
— Вам уже сколько?
— Восемьдесят один.
— Все равно вы молодцом выглядите.
— Кабы, Захар, я не был молодцом, меня бы Акулиной звали, — весело сказал Степан Григорьевич.
Варвара, сестра Захара Николаевича, лежала в горнице на кровати. Глаза ее были закрыты, лицо — бледно, губы — синие.
— Вот, — сказал Степан Григорьевич, — милуйся.
Захар Николаевич осторожно присел на край кровати. Жалобно скрипнула под ним панцирная сетка.
— Варь, ты не спишь? Ты слышишь меня? Это я, Захар. Варь!
Ни одна жилочка не шевельнулась на ее лице.
Захар Николаевич взял руку сестры, пощупал пульс.
— Бьется…
И горестно подсел к нам, на свободный стул возле стола.
Степан Григорьевич тем временем резал складным ножом сало.
— Это зачем?
— Ты за кого меня, Захар, принимаешь? — спокойно, чистым ровным голосом спросил Степан Григорьевич и крутанул левый ус. — Ты к сестре пришел или?..
— Молчу, — видя, как начинает распаляться старик, успокоил его Захар Николаевич.
— То-то ж…
Я принялся рассматривать чугунный барельеф, стоявший на самодельной этажерке. Крепкое правильное лицо, ровно причесанные волосы; в петлице довоенного мундира—маршальская звезда. Стал я гадать, кто это.
— Блюхер, — подсказал Степан Григорьевич.
— Откуда он у вас?
— Э-э, браток, это длинная песня. В шахтном клубе он у нас висел. А как Блюхера не стало, я у завклубом этот портрет выпросил. Мы ведь в гражданскую воевали вместе с ним! Весь Урал прошли. Хороший был командир! Нравится портрет-то?
