— Что с тобой, Машка? — услышала я Никитин голос откуда-то из темноты, — Маша, очнись!
Он снова, как несколько минут назад в подъезде, стал трясти меня, и во мне под действием этой тряски что-то сдвинулось и оторвалось. Моя внутренняя дрожь попала в резонанс с его движениями, и от этого мне стало невыносимо щекотно и смешно. Я стала хохотать как сумасшедшая, так что пора ему уже было начать бить меня по лицу: истерика явно выходила из-под контроля. Но Никита почему-то медлил и только крепко, до боли, сжимал мои плечи и молча продолжал меня трясти. Потом он все-таки набрался храбрости и резко, с размаху, въехал куда-то мне в ухо. Потом еще раз и еще. Но уже по обеим щекам.
Последнее было явно лишним, я пришла в себя сразу после первого удара, но, видимо, без контрольного профилактического выстрела никак нельзя было обойтись.
Я села на пол и принялась спокойно рассматривать свои ногти, раскачиваясь при этом в разные стороны глупым китайским болванчиком. Никита опустился напротив меня и стал грубо и вдумчиво, как краску с холста, стирать с меня слезы.
— Маня ты моя, Маня, — приговаривал он, — Маня ты моя, Маня, Манюша, Маняша, Маня моя…
Неожиданно на меня снова нашел смех. Но это была уже не истерика. Это мой стыд давал о себе знать, и я пыталась смехом его заглушить. Как стыдно, как невыносимо стыдно, как позорно я себя веду! Что со мной, мамочка? Разве счастье такое? Когда все болит. Когда я сама от себя его ампутировала, а теперь он сам ко мне взял и пришился. Швы-то болят! Их еще не снимали! Как же сразу почувствовать себя здоровой, вот так с бухты-барахты? Перекрыли весь кислород и наблюдают, исследователи хреновы, как я буду себя вести в безвоздушном пространстве. Эй, вы там, наверху, делу время — потехе час! Отпустите, сколько можно! Мне совсем немного надо. Ни денег не прошу, ни зла для врагов своих, ни здоровья, мной не заслуженного. Оставьте этого дурака мне. Такого ломаного, такого трудного… Кому он еще может быть нужен? Всего-то! Хоть ненадолго, хоть на чуть-чуть! Пусть не навсегда, пусть на время, но пусть он будет мой, ладно? Пусть мы будем вместе. Я одна заплачу за все, если вам там наверху не будет чего-то хватать.
Никита молча смотрел на меня. Он понял, что мой новый смех, это не продолжение старой истерики, а странный, необычный выход из нее. Он не стал меня снова бить, а просто засмеялся вместе со мной — громко, в голос. До собственных слез, до икоты.
