Потом мы пили коньяк и горький, с металлическим привкусом жасмина зеленый чай, ели длинные тонкие бутерброды с помидорами, базиликом и сыром, молчали, курили и думали каждый о своем.
Кончался день. Вернее, мы думали, что это день. На самом деле сгущался вечер. Только за окном было светло как днем. В Москву пришли майские белые вечера. Потом нагрянут июньские светлые ночи. Светлые, но не белые. Захотелось в Санкт-Петербург. Чтобы меньше спать. А если засыпать, то ненадолго. Все время просыпаться, смотреть на будильник, снова закрывать глаза, задремывать, потом снова бдить и снова улетать в сны… Грезить, грустить, мечтать, плакать…
— Ты устала? — спросил Никита.
— Да, — автоматически ответила я и как-то сразу почувствовала, как тяжелые плотные веки закрываются сами, и голова, давя на шею, клонится на плечо.
— Идем наверх, я тебя уложу, — предложил Никита.
— А ты что будешь делать? — спросила я.
— Разве не ясно? Я буду сидеть внизу, курить, думать и беречь твой сон.
— А ты не бросишь меня тут одну?
— С ума сошла? Конечно, не брошу. По крайней мере, сегодня. Так что у тебя есть шанс опередить меня.
— Я могу, — слабо улыбнулась я, — я такая…
Четвертый сон Марьи Ивановны
Мальчика звали Алеша. Он был старше меня на два года. Когда мы познакомились, он учился в девятом классе, а я в седьмом. Алеша появился в нашей школе неожиданно, в середине года, и сразу всех покорил.
Учителя в нем души не чаяли: умница, интеллектуал, отличник. Мальчишки из десятого «Б» сразу приняли его в свою рок-группу. Он писал чумовые тексты и прекрасно играл на всех инструментах. Девчонки вообще голову потеряли. Такого красавчика еще надо было поискать. Широко распахнутые темные медовые глаза, ресницы длинные, круто выгнутые, волосы темно-каштановые, стриженные под Пола Маккартни, крупный чувственный рот, широкие плечи, крепкие руки, рост под метр девяносто — все глянцевое, каталожное, ослепительное. Но Леха как будто не сознавал ни красоты своей, ни своих многочисленных талантов. С его губ не сходила робкая и какая-то беззащитная улыбка, и на мир он смотрел удивленно и растерянно, как будто сам себе задавал вопрос: «Зачем я здесь, почему?»
Невозможно было представить себе, предположить, нафантазировать, увидеть в самом смелом новогоднем сне, что он обратит на меня внимание. Я могла лишь издали наблюдать за ним, вздыхать по нему и обильно заливать слезами пресловутую девичью подушку. Долгими осенними вечерами бродила я под его окнами в надежде на случайную короткую встречу: пройти ли мимо, не поднимая глаз, пробежать ли, задерживая дыхание внутри себя, чтобы не спугнуть, не разозлить удачу, постоять ли молча, ковыряя носком ботинка прелую сырую землю — все равно что, лишь бы это произошло, выгорело, образовалось. Каждый день, как на работу в ночную смену, ходила я туда, к знакомой улице, к заветному дому, к единственному, по-особому светлому, теплому и такому недосягаемому окну. В сентябре был листопад, в октябре зарядили дожди, в ноябре подули ветры, неся в город серые тучи снега, смешанного с песком, туманом, гарью и прелым кислым запахом дальних и еще не заброшенных аулов.
