Репродукция была большая и одна занимала пространство всего листа.
На голубом фоне в пол-оборота, почти спиной ко мне стояла женщина в длинном красном платье с узкими обтягивающими рукавами. Правая рука ее согнута в локте и как-то беззащитно прижата к груди. Лицо из-под неестественно огромных полей кружевной полупрозрачной шляпы наполовину закрыто и повернуто в профиль. И лишь один видимый глаз смотрит куда-то вдаль, вниз и в глубину картины. Там под плотными струями воды едва просматривается серый маленький силуэт то ли мальчика, то ли ангела, то ли фавна. Присмотревшись, я понимаю, что женщина остановила свой взгляд на фонтане, в центре которого скорчилось это странное причудливое существо — старичок, ребенок, домовой? Взгляд у женщины испуганный и вопрошающий одновременно: за что ты так, зачем? Но глаза у фавна закрыты, а губы кривятся в мерзкой уродливой улыбке. От этой улыбки у меня мурашки побежали по спине, а в горле стало сухо.
— Что ты видишь? — неожиданно спросил Никита.
— Я не знаю, — растерялась я.
— А поподробней?
Я набралась храбрости и попыталась высказать впечатление, которое на меня произвела его картина:
— Я вижу женщину. На ней красное платье. Красный цвет — цвет любви. Или, может быть, страсти. И женщина переполнена ею и, как ни странно, ею отягощена. А впереди рок. Или судьба. В образе маленького уродца. И глаза у этой роковой судьбы закрыты. Что там дальше? Неведомо. Ни предугадать, ни почувствовать. Только улыбка, почти как у Джоконды. Только еще таинственней.
Я замолчала, не зная, что еще добавить. Никита тоже молчал. Потом, в какой-то спокойной задумчивости, взял со стола сигареты, закурил и отошел к окну.
— Где сейчас эта картина? — спросила я.
— Не знаю, — ответил Никита, — в какой-то частной коллекции.
— Жалко, — сказала я. — Мне бы хотелось посмотреть на нее живьем.
— Она у меня есть на слайдах. А это почти живьем… Но знаешь, что странно?
— Не знаю.
— Странно твое восприятие. — Он помолчал немного и добавил: — Понимаешь, я писал всего лишь женщину и фонтан. Всего лишь воду и время. Их быстротечность, их непредсказуемость, их невозвратность… А ты увидела совсем другое, то, чего я сам не увидел, не понял, не предполагал.
— Разве так бывает? — удивилась я.
— Как видишь…
— Отчего это так?
— Не знаю. — Никита снова задумался.
Мне стало грустно и снова как-то зябко.
— А где обещанный коньяк? — вспомнила я.
Никита словно обрадовался перемене разговора, взял у меня из рук каталог, подсунул его назад под стопку журналов на столе и со словами «сейчас наконец я буду тебя кормить» отправился на кухню.
