Когда пленный ушел, снова молчали. Аристархов все так же думал, глядя куда-то в угол. Клим поднялся и прошелся по избе, остановился у окна.
Проговорил:
— Надо распорядиться все же пустить его в расход. Только не стрелять, конечно, а приказать кому-то его тихо удавить.
— Нет! — Аристархов был так категоричен, что Чугункин вздрогнул.
Комбат не просто возражал, он ставил точку.
Но Чугункин этого сразу не понял:
— Мы же не клялись…
— Хуже! Мы ему дали слово. Что будет, если нашим словам никто не будет верить?
— Ну он же наверняка бандит! Его, вероятно, есть за что расстрелять.
— Вероятно, расстрелять всех есть за что. Меня — за происхождение, за мои погоны. Вас — за то, что Вы сегодня утром бежали с поля боя.
Это был удар ниже пояса — Чугункин ожидал, что утренний бой забыт. Хотя Клим и подготовил контраргумент, к данному времени тот забылся. Пришлось вспоминать его:
— Но бежали все!
— Бежали все! Но после команды! И кроме вас, все бежали в нужную сторону!
Чугункин замолчал, подбирая нужный довод, но Аристархов махнул рукой:
— Лучше скажите, что будем писать в рапорте об операции. Почему ушел неприятель?
— Ну что-нибудь придумаем, — пожал плечами комиссар. — скажем, что не успели полностью окружить и противник выскользнул в щель.
— Я этого не подпишу.
— Отчего?
— Оттого, что это ложь. Скажите, вы, что государство рабочих и крестьян тоже на лжи строить будете?
Комиссар, было, потянулся к револьверу, но вспомнил — комбат выхватывает свой «Кольт» гораздо быстрей, и стреляет лучше. По событиям нынешнего дня, он мог запросто пристрелить комиссара, заявить, что последним овладели демоны. И целый батальон подтвердит: да, в этот день происходило непонятно что.
Приходилось искать иные пути.
— А что писать-то?
— Правду. — отрезал Аристархов. — что же еще?
— Да после нее нас за умалишенных примут!
— Пусть меня лучше примут за умалишенного, нежели за преступника, который упускает бандитскую сотню…
-//-
Аристархов оказался верен своему слову: написал такой доклад, от которого кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска. Рапорт Евгения, сочиненный к тому же хорошим, грамотным языком переписывали и давали читать друзьям, разумеется под строгой тайной.
Чугункин вовсе вывернулся серым волком: сначала он вовсе долго никакого объяснения действий батальона не давал. Но когда его все же прижали, выдал на гора очередной шедевр — на сей раз крючковоротства. Объяснения были написаны настолько обтекаемо, что установлению истины не способствовали совершенно никак.
