Я направился на огород, одной стороной прилегающий к высокому берегу Сновы. Тут я и увидел тетю Варю. Она стояла перед цинковым тазиком, наполненным мокрым бельем, и что-то кричала находящемуся у самой речки Федору Кирилловичу (а кому она еще могла кричать?).
— Здравствуйте вам!
— Здорово, — поглядела в мою сторону тетя Варя. — Тут с отцом стирку затеяли. Он полоскает. Я уж боюсь спускаться, боюсь, в речку упаду. Вылазь, отец, — обратилась она к Федору Кирилловичу, — хватит, а то ни одной грязинки на развод не оставишь… Пришли вон к тебе.
— Да я, собственно, просто так, — успокоил я тетю Варю, думая, что помешал работе.
— Молчи, — махнула она мне рукой. — Иначе не вылезет. Вон уж руки покраснели, а он все полоскаит. Говорит, что бабы стирать не умеют…
Поднявшись по едва заметным ступенькам, Федор Кириллович небрежно бросил в тазик скрученный пододеяльник и протянул мне мокрую красную ладонь.
— Здорово.
Затем он вытер заколовевшие руки о полы фуфайки, достал из кармана штанов пачку «Севера». Дунул в мундштук папиросы, смял ее губами.
— Ледяная вода. Руки с пару заходятся.
Тетя Варя взяла тазик и ушла развешивать белье, а меня Федор Кириллович повел по тропке, в глубь огорода. У густой колючей груши остановился.
Он курил, грелся дымом.
— Я грушу эту, тах-та во, спилить хотел, — рассказывал Федор Кириллович, — а потом думаю: черт с ней, пусть растет. Никто на нее в такие годы и внимания не обращает, а нынче засуха, неурожай в саду, так вот все соседи и ходят к ней, набирают кому сколько влезет. Сергей Максимович даже с ведром был…
Федор Кириллович похаживал два шага вперед, два шага назад, а я уселся на корточки под грушей-дикаркой, прямо из травы доставая опавшие, вызревшие, те, что посвежее, почище, желтые грушки, и отправлял их в рот. Груш много, хоть лопатой греби, много и погнивших, растоптанных.
— И скажи ты, как уродила, тварь, — продолжал Федор Кириллович. — Весь сад погорел от засухи, а этой хоть бы что… В урожайный год на ней ни разу столько не было.
— А чего вы их не сушите, груши-то? — спрашиваю я.
— Да ну их. У нас еще позалетошние есть.
— Ну, намочили б. Моченые груши — я как-то на рынке покупал — очень вкусные.
— Можно, твое дело, и намочить. Отчего ж нельзя? Дак это ж возиться нужно. А и не принято у нас мочить, сам знаешь, не очень умеем. Вот уродила, тварь! Наверно, корень у нее сильный.
Шаркая резиновыми сапогами, подошла тетя Варя — уже, должно, справилась с работой. Да и скучно одной дома сидеть. Стала, смотрит, как я аппетитно умолачиваю груши. Руки на животе скрестила, наверняка что-то надумывая.
