— Мы к этому идем, Иван Павлович. Вон уже газеты выступают…
— Неужели? А я-то думал, что мне первому в голову пришло, — обрадовался мой первый учитель. — Какая газета? «Литературная»? У нас на нее, к сожалению, не подписывают.
Мама моя, говорят, была высокая и красивая. Взял ее отец из бедной лапотной семьи (сам тоже в лаптях, кстати, ходил), вместо сундука с приданым отец принес… котенка. Ничего у нее не было, никакого богатства. Ее и замуж-то родители из-за этого не хотели отдавать. Отец настоял, а сваты его поддержали: «Не надо нам приданого, нам Устинья нужна!»
Но поскольку был обычай, по которому хоть какое-никакое приданое полагалось, отец, не долго думая, котенка взял.
Сыграли скромную свадьбу. Через год пошли дети. Первый, второй, третий…
Я был последним, пятым…
Впрочем, не совсем так. После меня должен был родиться мой братишка. И он родился. Но мертвым. Слишком запоздалым было кесарево сечение (мать накануне родов оступилась с лестницы, ведущей в погреб, упала, и плод перевернулся).
Она умерла, когда ей было тридцать восемь лет. В гробу, говорят, лежала как живая.
А я никак ее не запомнил. И не сохранилось ни одной фотографии (как и отцовской)…
Я стоял на ее могиле и жевал травинку.
С Иваном Павловичем мы расстались в школе. Доследующего моего приезда расстались, и я пошел на кладбище — это в шести километрах от Хорошаевки, в Нижне-Смородине.
Я не знаю точно, где находится могила матери. Крест срубили, рассказывала Даша, местные жители через месяц-полтора после смерти матери — на растопку. В первые дни Даша приглядывала за могилой, по дороге из церкви, на пасху, крошила на ней освященные яйца, а потом, когда перестала ходить в церковь, когда мы, четверо ее подопечных, подросли и жизнь потяжелела, ей было недосуг ходить в Нижне-Смородино.
И могила заросла, почти сравнялась с землей.
Однажды Даша все-таки пришла на кладбище и привела меня — могилы она не нашла. Сквозь слезы она мне тихо шепнула:
— Где-то вот здесь, вот в этом месте…
С тех пор я прихожу на «это место», слева, у самого края кладбища.
И вот снова пришел.
— Мама… — сказал я и вздрогнул: сколько помню себя, не произносил это слово вслух.
Я взял горсть земли с чуть приметного бугорка и завернул ее в платочек. На память о матери, которую знаю по рассказам…
