Пистолет упал к ногам того, что поднимался первым. Он подобрал оружие, понюхал зачем-то ствол, покачал головой:
— Ну и дела!..
Потом коротко распорядился:
— Живлынев, беги в комендатуру! Я тут посторожу. Это ж надо… Такая молодая… — вздохнул капитан Цыбулькин и снял замызганную фуражку.
Ролики визжали и грохотали. Еремеев, судорожно вцепившись в скобу, ждал самого худшего — удара в темноте о что-нибудь острое или срыва с монорельса на всем лету… Но уклон кончался, и Орест с облегчением почувствовал, как колесики над головой стали замедлять бег. А вскоре снова пришлось привстать и помочь тележке руками.
Он так и не понял, что случилось раньше: грянуло из темноты короткое: «стой!», а потом ударил в глаза яркий фонарь, или сначала его ослепили и уж затем приказали остановиться. Главное, что внутренне он был готов и к тому и к другому.
Ролики взвизгнули в последний раз, скоба остановилась.
— Не стреляйте! У меня для вас важные новости! — крикнул Еремеев.
В ответ коротко хохотнули. Наверное, это и в самом деле было смешно: ждать важных новостей от голого человека, висящего по-обезьяньи на какой-то ржавой закорюке. Хорош гонец. Однако смех убил страх, отвел угрозу скороспешной пальбы.
— Ты кто? — спросили из темноты.
— Я Хильмар Лозовски, — ответил Орест слепящему фонарю. — Фольксдойче из Варшавы… Меня провела сюда фрейлейн Хайнрот. Дита Хайнрот.
— Хорошо. Иди вперед.
Еремеев сделал несколько шагов. Возникло вдруг премерзкое ощущение, что сейчас ударят ножом. Орест втянул живот и свел плечи. Но его никто не ударил.
— Я ничего не вижу!
— Иди и молчи.
Владелец фонаря зашел Оресту за спину, кто-то шел впереди.
Как видно, его конвоиры хорошо знали дорогу и, щадя батарейки, включали фонарь только на развилках и поворотах. В эти мгновения перед глазами Ореста маячила широкая спина, обтянутая морской альпаковой курткой.
Минут через десять они наконец остановились. Послышался металлический скрежет запоров, легкие удары в полое железо, тягучий скрип массивной двери; все трое перелезли через высокий порог и очутились, должно быть, в тамбуре, потому что лязгнула еще одна дверь и из-за нее разлился по стенам блеклый искусственный свет. На некогда белой медицинской кушетке лежал под одеялом грузный человек с криво вздернутой верхней губой. Орест узнал в нем мужчину, которого Дита привела утром в кирку. Кривогубый изумленно вытаращился и опустил ноги с кушетки. Наверное, он был здесь самым главным — уж не Вишну ли? — потому что один из «вервольфов» довольно почтительно объяснил ему, где и как был задержан этот странный тип, называющий себя польским фольксдойче.
