Время близилось к десяти. Смеркалось. Григорий Максимович предложил ехать. Агриппина Федоровна в недоумении развела руками:
– Нет у нас одного, не знаю, что и делать?
Цветаев взглянул на ручные часы:
– Как же быть? Мне нужно к одиннадцати в райком партии… ждать не могу. А завтра машина целый день занята.
– Ничего, – ответила Агриппина Федоровна, – мы пешком придем. – Она вышла на дорогу проводить Цветаева. – Ты прости, что так вышло нехорошо, – с досадой в голосе сказала она.
Григорий Максимович вгляделся в ее расстроенное лицо, тревожно приподнятые брови и сказал, посмеиваясь:
– Не волнуйся, придет ваш парень.
– Я знаю, что придет, – в раздумье ответила Фадеева. – Но меня тревожит этот поступок его… Знаешь что, Гриша, – вдруг оживилась она, – а ведь для нашего Сафронова это будет хороший урок.
– Урок неплохой, но все же мне неприятно, что мы так негостеприимно встретили вас… Тридцать километров пешком!
– Мы сами виноваты, – твердо ответила Фадеева.
Цветаев сел в кабину, кивнул головой опечаленным подросткам, стоявшим около машины, и, с улыбкой взглянув на Фадееву, сказал:
– Если на рассвете машины не будет, идите пешком. Во всяком случае, завтра мы обязательно увидимся.
Машина загудела и тронулась. Последние слова Цветаева донеслись уже издали. И не успел грузовик скрыться за горой, как в кустах послышался глухой, громкий голос Сафронова:
– Иду, иду, не волнуйтесь!
Он приблизился к костру, который вновь разводил Чернилин. Его встретили молча.
– Где вы были, Гена? – спросила Агриппина Федоровна.
– Я писал стихи.
– Вы ушли далеко и не слышали, как вас звали? – продолжала спрашивать Агриппина Федоровна.
– Я писал вот здесь, на омуте. Я слышал, но не мог оторваться…
– Слышали и не оторвались? – с возмущением переспросила Фадеева. – А вы забыли про наш уговор, уговор всего коллектива – никуда не уходить и явиться сюда по первому зову?
– Помню, но вы сами знаете, Агриппина Федоровна, что значит оторваться и потерять нить.
– Я очень хорошо это знаю, Сафронов, – с прежним возмущением сказала Агриппина Федоровна. – Вы не знали, что пришла за нами машина?
– Нет, слышал.
– И мы не уехали из-за вас, отпустили машину, которую в такую горячую пору прислал за нами колхоз. Вы это понимаете, Сафронов?
– Но я привык считать, – не сдавался Сафронов, – что творческая работа – святыня…
– У настоящих поэтов… – проворчал над ухом Сафронова Новиков.
Но Геннадий сделал вид, что не слышал этой реплики.
– Какой эгоист! – горячо воскликнула Стася, и все, как будто по команде, отошли от Сафронова. Он стоял один возле костра в упрямой, надменной позе, точно хотел сказать всем: «Я не виноват, что умнее, лучше, талантливее всех вас и вы меня не понимаете».
