В четыре часа дня в Итальянский парк привезли черный оцинкованный гроб, и коршунцы, окружавшие школу, хлынули к могиле. С крыльца, тяжело опираясь на трость, спустился Рамоло Марчеллини. Он некоторое время постоял, поглядел на толпы учеников и жителей, сделал неопределенный приветственный жест и долго всматривался в кроны деревьев и ясное небо.
О чем думал в эти минуты человек, проведший долгую жизнь в стране, живущей по иным законам, чем наша? Может быть, все, что он увидел и услышал в этом глухом углу Сибири, само название которой пугает иностранцев, в чем-то поколебало его взгляды на жизнь? Или в памяти возник незабываемый образ единственного сына и только сейчас старого человека по-настоящему взволновало то, что тот умер в чужой стране, ставшей ему второй родиной? Или, может, в сознании старика укрепилась и прежде не раз всплывавшая мысль, что на всей великой планете Земля люди одинаковы, везде та же жизнь, те же страсти, радости и горе?
В небе плавно кружил коршун. Вот он сложил крылья и ринулся куда-то вниз, за школьные огороды.
Рамоло Марчеллини очнулся от задумчивости.
С крыльца спустился Федор Алексеевич.
– Прошу вас, – сказал он, показывая рукой на открытую калитку в парк.
Остановились у могилы, обложенной свежим, ярко-зеленым дерном. Цепкий взгляд итальянца приметил всё: и три отживающие березы, и пушистый куст еще не расцветшей сирени в изголовье могилы, и деревянный памятник с русской надписью, покрашенный красной краской, с лучистой звездой наверху, и старые букеты цветов, сваленные в стороне.
Он стоял ближе всех к могиле, держался прямо, развернув плечи. Пальцы его руки, обхватившей трость, были совсем белые. Взгляд устремлен на сырую могильную землю.
Вот он наклонился вперед и, тяжело опираясь на трость, опустился на колени. Потом тяжело встал и вместе с Карло Пазолини и переводчиком молча пошел к машине.
Он не хотел смотреть, как будут вынимать гроб из могилы. Оцинкованный черный ящик на белых веревках вынесли из парка молодые рабочие лесозавода. Карло Пазолини протянул одному из них конверт с русскими деньгами.
– От синьора Марчеллини, – сказал он.
Молодой рабочий торопливо отступил, словно обжегся, и, закинув руки за спину, с доброй усмешкой, с которой обычно взрослые разъясняют непонятное детям, сказал:
– Нет, господин, мы не из-за денег трудились.
В тот же день специальным самолетным рейсом Рамоло Марчеллини и его секретарь отбыли в Москву, увозя с собой прах итальянского солдата.
