— От такой жизни запьешь, товарищ Сталин, — немедля ответил Михаил Александрович.
Не знаю, кто еще так отвечал Иосифу Виссарионовичу, под взглядом которого леденели спины даже у видавших виды маршалов...
Шолохов хлопотал за сына Анны Ахматовой, Льва Гумилева.
Волнуют подробности дружбы Шолохова с Платоновым. В трудное для Платонова время, когда его после войны почти не печатали, Михаил Александрович нашел способ помочь другу. Он “пробил” издание сборника собранных и обработанных Платоновым русских сказок, поставив на нем свое имя. Я видел сборник в библиотеке Литературного института. На титульном листе большими буквами напечатано: “Под общей редакцией М. А. Шолохова”. Имя Шолохова сделало доброе дело. Андрей Платонович получил какие-то средства для существования.
* * *
О “Поднятой целине”.
Роман написан в поддержку коллективизации. Но это не роман-агитка. Шолохов не был бы Шолоховым, если б он делал всего лишь агитку. В картинах жизни крестьянства в период “великого перелома” он стремился — и это ему удалось! — оставаться максимально правдивым. Редакторы мешали этому стремлению, они кромсали рукопись безжалостно, с непреложным желанием видеть в романе все в прямолинейно-победном свете, с ощущением боязни за свои служебные кресла. Парадоксально, но первый цензор Шолохова — Сталин — “отстоял” в романе всю линию деда Щукаря, сцену избиения Давыдова бабами и т. п.
И все же, все же... Есть сложные судьбы людей. Есть сложные судьбы книг. Судьба “Поднятой целины” — одна из них.
Первый вариант второй книги романа сгорел в 1942 году, когда немецкой бомбой был разгромлен дом писателя в Вешенской. Завершать роман пришлось почти через тридцать лет после опубликования начала. Можно только посочувствовать писателю. Ушло время. Ушли молодые силы. Но Шолохов хочет добиться в романе о коллективизации той исторической глубины, которая делает бессмертным “Тихий Дон”. Верность жизненным обстоятельствам выручает во многом его как художника. Перечитайте сцены раскулачивания Титка, расправы Нагульнова с казаками, сцены раздумий Якова Лукича — это еще из первой книги. Они звучат сегодня по-новому. А все сильное во второй книге, скажем, сцена умерщвления Яковом Лукичом своей матери, неожиданные повороты в рассуждениях деда Щукаря... Разве перед нами не встает трагическое Время? Разве не виден там автор “Тихого Дона”?.. Чувствуется, что многое мучительное недосказывает Михаил Александрович, что он уже не в силах это мучительное досказать...
