— Никто не отдавал ягельников Сядей-Игу. Он сам их захватил. Я был у Тирсяды. Она велела всем сказать: Совет требует, чтобы на ягельниках о край лабты выпасались стада всех оленеводов. Ломайте чумы, готовьте аргиши, перекочевывайте на ягельные места...
Оленеводы зашевелились, стали расходиться. Одни с решимостью, другие с оглядкой. Холиманко смотрел им вслед и ухмылялся. «Ловко я насолил Сядею, — думал он, — узнает, как досаждать тадибею, скупердяй».
В чумах в этот вечер только и говорили об откочевке на ягельные пастбища. Ещё была неуверенность, ещё были сомнения, ещё возникали споры между женой и мужем, между отцом и сыном, но чувствовалось, что всем стало дышаться как-то легче: появился впереди просвет, мрак стал рассеиваться. Утром, чуть забрезжило, начали заполнять житейским скарбом лари, завязывать вьюки на возах. Женщины сняли с чумов крыши, свернули их трубой, прокопченные шесты связали в пучки, уложили на нарты. Скоро на том месте, где ещё недавно было человеческое жилье, остался примятый снег, пепел да клочки оленьей шерсти. Поземка весело крутила на старом чумовище, словно хотела побыстрее замести, заровнять след его.
Потянулись по лабте длинные аргиши. Вслед за ними пошли стада, в самом большом из которых можно поймать тынзеем любого оленя, не заезжая в стадо, со стороны. Погоняемые лайками олени брели вяло, неохотно, многие ложились на пути и не хотели вставать. Только к вечеру добрались до Сядеевой тропы. И сразу, почувствовав корм, олени ожили. Они разрывали снег и жадно ощипывали уцелевшие остатки ягеля.
Хабевко, завидев догоняющие стада, забеспокоился. Надел лыжи и кинулся наперерез. Подражая своему хозяину, он встал на тропу, растопырил ноги так же, как Сядей-Иг. К нему подъехал Ясовей.
— Поберегись, Хабевко, в наших стадах есть бешеные олени. Они могут подхватить тебя на рога...
— Твоего стада я не вижу. Если в нем и все олени взбесятся, не страшно...
— Ты стал бойким на язык, Хабевко. Отчего бы это? Уж не получил ли от хозяина награду?
Вспомнив вчерашнее, Хабевко рассвирепел. Брызгая слюной, он закричал:
— Эй, пастухи! Натравите собак на этих гнилых сустуев. Ни один ваш шелудивый хор не перейдет через мою полозницу!
Сядеевы лайки кинулись отгонять чужие стада. Малооленные растерялись. Почесывая в затылках, они смотрели, как их олени неохотно, под натиском собак, сворачивали с ягельной тропы. Никто не решился нарушить запрет Хабевки. На тропе остались только двое — Хабевко и Ясовей. Один ликующий, надутый спесью, другой растерянный, готовый, кажется, заплакать. Ничего не сказал Ясовей, сел на сани и уехал.
