— Вы будете к нам приходить. Я не отступлюсь. И добьюсь!
Отец опрокинул стул — и я догадался, что танк пошел в наступление.
— Мне не хочется это видеть.
— Но я не сдамся. Не отступлюсь! Я заставлю…
— Мне не хочется это слышать. Вы заставите? Каким образом?
— Не знаю. Пока не знаю… Но я добьюсь. Потому что по-другому, без вас… не смогу. И вам придется не смочь без меня! Сначала пусть будут эти уроки…
Отец не объяснялся по поводу домашних занятий — он объяснялся в любви. И вкус у него вовсе не был плохим.
В своей комнате я был не один: там присутствовал и весь мой «живой уголок». Глаза терьера Гоши, густо заросшие (не поймешь, что он думает!), ничего определенного для меня выразить не могли, но он злобно рычал. Не добродушно ворчал, как случалось, а вел себя протестующе. Такого еще не бывало… Машенькина спина напряглась, а уши и шерсть ощерились. Попугаи нахохлились… Только рыбы, набрав в рот воды, не реагировали на то, что происходило за дверью.
С одной стороны, отец добивался продолжения наших занятий. Наших с ней свиданий наедине. Но с другой — он ее у меня отбирал. Вроде он ее ко мне приводил, но на самом деле — от меня уводил. И я не сомневался, что отберет, уведет… что она неминуемо отступит, уступит. Как танк, отец наступал на нее, а под гусеницами ощущал себя я. Настоящие «страдания молодого Виктора» лишь начинались.
Я покинул свою комнату и вышел из квартиры так же неслышно, как и вошел. Но на лестничной площадке возникли сомнения: «Как мог я ее отдать?! Надо вернуться, прервать их общение… А если она уже отступила? Тогда чем они занимаются в этот момент?!» Ревность подсказывала ужасные варианты. А если она уступила — и в эту минуту уже под танком? Такое предположение звучало двусмысленно — я ужаснулся и сразу отверг его. Но все-таки… «Отец отбирает у сына счастье! Шекспир бы написал об этом трагедию…»
Узнавая о чем-нибудь особо ужасном, мама восклицала: «Шекспир написал бы об этом трагедию!» В подобных случаях она начинала с Шекспира, а не с какого-нибудь великого композитора, поскольку литература все же «мать всех искусств».
В одном Виолетта Григорьевна сразу уступила отцу: она продолжала к нам приходить. Или уже к отцу? Даже ужинать как-то осталась. Отец, словно угадав, как раз в тот вечер явился раньше обычного — и уселся напротив нее. Таким образом, забастовку свою он прекратил. Почему? Забастовки прекращаются, когда удовлетворяются требования бастующих. Какие его требования она удовлетворила? Подозрения подсказывали вопросы — один страшнее другого.
