, он думал, что они смогут
выкарабкаться. Значит, они смогут довести до конца свой план уничтожения славян, евреев и цыган. А что дальше? Вольтер писал: «Если б евреев не было, их бы следовало выдумать». И Гиммлер придумал долгий план: он придумал мерзавцев Власова. Бросив их в Прагу, Вроцлав, Белград и другие славянские города, он — не без оснований — полагал, что это вызовет там, в братских славянских странах, резкие антирусские настроения. То есть конечный его план сводился к тому, чтобы вбить клин в славянское братство…
Трифон Кириллович показал пальцем на тумбочку:
— Полистайте-ка эту папочку, любопытнейший документ! «Второй международный конгресс свободных журналистов в Праге», состоялся в июне сорок третьего… Вслух давайте: кто выступал, темы выступлений…
Тадава начал читать:
— Альфред Розенберг, рейхсляйтер и рейхсминистр. «Мировая борьба и всемирная национал-социалистская революция нашего времени».
— Оттуда потом зачитаете отрывочки, очень любопытно. Дальше.
— Кнут Гамсун. «Борьба против Англии». Какой Гамсун?
— Удивляетесь? Сколько вам лет?
— Тридцать четыре.
— Господи, сорок шестого года! Тот самый Кнут Гамсун, увы, тот самый… Дальше…
— Вернер Майер. «Укреплять европейское единство». Георгий Серафимов. «Антибольшевистская борьба болгарской прессы». Иво Хюн. «Хорватия — граница Европы!»
— Примечаете? Сталкивают лбами хорватов и болгар.
Тадава продолжил:
— Алядар Кошич. «Словацкая пресса в борьбе против большевизма».
— И словакам — свой шесток, ближе к болгарам, нишкни!
— Владислав Кавецки, руководитель польского отдела агентства прессы генерал-губернаторства «Телепресс», тема выступления: «Хатынь — история одного финала»…
— А это вообще страшно: человек, считающий себя поляком, славянином, работал как руководитель «польского» отдела в «генерал-губернаторстве»! Вы знаете, что это такое — «генерал-губернаторство»?
— Так нацисты называли Польшу…
— Верно. Можете читать дальше — ни одного русского не было на этом «международном» конгрессе, а ведь власовцы выпускали свою газетенку, почище болгар и хорватов антисоветчину печатали, кровавую, сказал бы я, антисоветчину. Почему же их в сорок третьем не пустили в Прагу? Почему, словно бродячих собак, оттолкнули сапогом?! Почему?
— Не знаю.
— Потому, что еще не закончилась Курская битва. Потому, что гитлеровцы еще сидели в Смоленске и Орле — триста километров до Москвы, третий год войны; потому, что они держали Харьков и Севастополь; Ленинград был в блокаде. Они поэтому могли еще стоять на своей извечной позиции яростного антирусизма — вот, по-моему, в чем дело. И лишь осенью сорок четвертого, когда мы вышли к Висле, они собрали в Праге «русских»… Фу… Устал… Симочка, майор, идите-ка вон, а?! — он осторожно посмеялся своей добродушной грубости, заколыхался на подушках, потом зашелся кашлем. Серафима Николаевна бросилась к нему, протянула респиратор с кислородом, подняла голову — каким-то особым, лебединым, нежным, но в то же время сильным движением. Он откашлялся, лицо, однако, стало синеватым, отечным.
