Что нам оставалось? Разрабатывать версию, что где-то по свету ходит-бродит человек, похожий на прапорщика, только уже в штатском, с его документами. Или он сам, тоже в цивильном, и с собственными документами. И мы начали с того, что должны были сделать военные через трое суток после таинственного исчезновения: разослали по всему Союзу «объективки» с детальным описанием прапорщика и его фотографии из личного дела и семейного альбома.
И у преступников, и у милиции свои стереотипы мышления. Милиция считает, что санаторно-курортные зоны – излюбленное место сокрытия всех подозрительных типов. А преступники, которые это хорошо знают, все равно считают, что лучше затесаться промеж сотен и тысяч людей, которые плотной массой лежат летом вдоль Черноморского и Балтийского берегов. Почему они так делают? Не глупые потому что. И знают, что кроме санатория и турбазы, где твою «ксиву» обязательно зарегистрируют, есть еще тетя Сара, тетя Маня, Катюша, одноногий Петрович, Сидорович без пальцев на левой руке или такой себе Мисак Корян, которые за червонец Али-Бабу и сорок разбойников в помещении райотдела милиции так поселят, что сама милиция и не догадается. Но я знал: эта версия, как говорят доминошники, «дубль-пусто». Потому, что в этот период по всему Советскому Союзу не состоялось такого преступления, для прикрытия которого просто необходимо было убить коренастого прапорщика из спортивной роты исключительно ради его документов. И не просто убить, а так, чтобы на одежде не осталось ни единого следа. Говоришь, задушить? Руками или петлей? Так вот, чтобы ты больше не задавал мне глупых вопросов: в момент асфиксии рефлекторно срабатывают определенные физиологические функции организма, оставляя на одежде недвузначные следы. На брюках прапорщика ничего такого и близко не было. А потом, судя по описи свидетелей, прапорщик, в прошлом штангист, имел такую телесную конституцию, что убить его можно было разве что буфером паровоза. Тогда бы остались следы. Или застрелить, но об этом мы уже говорили.
Никто не брал сберкасс, не грабил почтовые вагоны, не убивал банковских инкассаторов и не убегал из зоны особого режима. Словом, не делал ничего такого, что одной расстрельной статьей больше, одной меньше – уже не имело бы значения. Но прапорщик исчез, растворился посреди двухмиллионного города, при солнечном свете и на глазах тысяч людей. Мистика!
Я еще немного повертелся из угла в угол в своем кабинетике и дошел до безутешного вывода. Все мои резервы для мозгового штурма давно иссякли, значит, оставалось делать то, чего я не любил. Брать ноги в руки и окунаться в знойный город, где вскоре уже некому будет профессионально сварить мне кофе. Потому что в «Мичигане» напротив ЦУМа вместо кофе стали наливать соки. В «Диете», которая на Крещатике, на втором этаже сначала забрали стулья, чтобы народ не рассиживался, а потом запретили варить двойной. Уютную кофеенку на первом этаже гостиницы «Днепр» передали Интуристу и простому люду туда хода не стало. К тому же, даже наши милицейские удостоверения не действовали на мордатых швейцаров, потому что все они раньше работали в «самом высоком доме» на Короленко. Ныне действующие обормоты из этой же конторы «засветили» мою любимую кофейню на Постышева и сейчас посягают на святое – распивочную «Три ступеньки», которая на Свердлова, бывшая Прорезная.
