И тогда Кужебергенов сказал:
— Обнимемся
Все посмотрели на него удивленно:
самый серьезный из всего батальона!
Сам в себе,
как рыба в воде,
Кужебергенов жил.
Не пел никогда,
не шутил нигде.
Ни с кем особенно не дружил.
— Пока есть время — обнимемся! —
повторил Кужебергенов.
И все обнялись.
Новые танки подошли совсем близко.
Сражение продлилось полчаса.
Погибло семь или восемь танков
и шестнадцать наших солдат.
У пюдей кончились боеприпасы,
только у Клочкова-Дисва
осталась одна граната.
Но непобедимо сердце Дэва>2,
даже если Дэв безоружен.
Люди живут вместе,
сражаются вместе.
Умирают — каждый в одиночку.
Словно река из берегов выходит,
дождавшись нужного часа,—
там Кужебергенов из окопа выходит,
когда у него кончились боеприпасы.
Выпрямившись во весь рост,
скрестив руки,
так
Кужебергенов
пошел на танк.
«Быть или не быть» —
этой проблемы
не ведал советский боец.
Руки скрестив,
усмехаясь немо,
Кужебергенов
встречает конец.
Пулями плюнул танк.
Кужебергенов умер так.
Три немца выскочили
из горящего люка на снег.
Мустафа Сунгурбай медлить не стал.
— Ой, мамочка,
копчу сейчас их всех!
В оскале зубов
заблестела сталь.
В сиянье зубов —
сиянье ножа.
Нож
в зубах держа,
сгруйкой прополз Мустафа через снег
и кончил всех.
Но рядом взорвался горящий танк.
Мустафа Сунгурбай умер так.
Николай Масленко,
когда патроны кончились,
Дэб — сказочный богатырь.
с голыми руками
бросился на танк,
схватил гусеницу
и тут же скорчился.
Николай Масленко умер так.
Пальцы его
в исступлении
схватили сталь,
раздавили сталь.
В это время с гранатой последнею
Диев-Клочков над снегом встал.
Словно в белоснежной постели —
не на черном снегу,
пули приняв.
что в него летели,
умер, как жил.
Клочков — на бегу.
Был он доволен, этот воин.
Был он,
этот воин,
спокоен,
потому что видел, как вспыхнул танк.
Диев-Клочков умер так.
Последний из двадцати восьми, Натаров,
был ранен.
Когда стемнело, из окопа
выполз, преодолевая боль,
влача тяжелые, как оковы,
кровавые следы за собой,
Натаров,
а стонать он не мог,
кричать не мог,
потому что голос берег.
С вестью, застывшею на устах,
он полз,
а когда повстречался с людьми,
рассказал историю двадцати восьми
и умер.
Натаров умер так.
За ними была Москва
с кровью на белых бинтах своих.
За ними была Москва,
уверенная в них.
Двести миллионов, как один человек:
зенитка палит вверх,
а у зенитчицы в кармане стихи,
загнуты страниц уголки.
Затемнено любое окно,
но Москве по-прежнему нравится
играть в шахматы.
ходить в кино,
слушать Чайковского и Штрауса.
Молодой рабочий ушел на фронт.
Новый станок уехал в тыл.
