Юность, 1973-02 | страница 45
Включенная на прием рация шумела у костра.
— Давай ещё разочек с «Вышкой» свяжемся, — предложил Сергей.
— Толку-то, — Ярцев поворошил еловой веткой костер; затрещало легко, полетели искры. — Знаешь, иногда подумаю, какого чёрта мы здесь торчим…
— Назначили… — зевнул Сметанин. — Только зачем назначили: по этой дороге никто не ходит…
— Я не об этом, я вообще…
Сметанин протянул ладони к огню, согрел их и прижал к щекам.
— Зябко, хоть в костер полезай… Я тебе честно скажу… — Сергей встал и заходил около костра.
— Сколько я рассуждений слышал: «Ах, армия!», «Ах, дисциплина!», «Ах, эти команды……. Да… Вот холодно, это — фигово; рубать не несут — плохо; дисциплину я сам, понимаешь, не больно люблю: подъёмы всякие, отбои, но если взять самую основу, то, наверное, ни одно государство не заплатило такой большой кровью, чтобы быть сильным государством, какой заплатили мы… Вот тебе и «вообще»…
— Руки вверх! — закричал, неожиданно появляясь в дверном проеме, Митя Андреев, — А мы с Расулом слышали… Надо будет на собрании обсудить ваши разговорчики…
— Иди ты!.. — вяло огругнулся Сметанин.
Одно дело — разговаривать с Валькой Ярцевым, совсем другое — с Андреевым.
Митя поставил на бревно около костра котелок.
— Какой же это штаб? — Расул положил два одеяла, поставил свой котелок рядом с первым и удивлённо огляделся. — Дом какой-то разваленный… Теперь понимаю, зачем Иванов велел одеяла взять…
Расул вытащил из-за пазухи две фляжки с чаем.
— Что новенького? — спросил Сметанин, присаживаясь на бревно и жадно принимаясь за едва теплую крутую пшенную кашу.
— Все старенькое, — с усмешкой сказал Андреев. — Градов на «Вышке» устроился, а мы по лесу рыскай… Ты ему, бугаю здоровому, автомат всю дорогу тащил… и дурак, он тебя-то даже не вспомнил…
— Дурак так дурак, — согласился Сметанин. — Курить принесли?
— Ой, забыли! — Расул взмахнул руками и хлопнул себя по бушлату. — Мы же оба не курим… Хочешь, я сбегаю?…
— Перебьёмся…
— Как это — перебьёмся? — спросил Расул и вытащил из кармана карандаш и маленький блокнотик, куда он записывал непонятные русские слова.
— Перебьёмся, — значит проживем без чего-нибудь…
— Почту не привозили? — Ярцев отставил кашу и взялся за фляжку с чаем.
— Была бы, принесли. — Андреев снял рукавицы, положил их на бревно и присел на корточки у огня. — Что вздыхаешь, как слон в зоопарке? Письма идут тебе по два на неделю, а ты недоволен. Но, если трезво прикинуть, что одно письмо в год, что триста шестьдесят — без разницы… Три года есть три года: а женщина, она есть женщина, так они устроены, никуда не денешься.