— Вот и хорошо, — возликовал он, — это тебе самое ответственное комсомольское поручение. — Он поднял сразу оба кулака. — Ты должен сам написать пьесу.
Скользкий валик заколебался подо мной.
— Нет, — пролепетал я, — что это ты придумал? Как это «сам написать»?
— А что! — непоколебимо заявил Коротков. — Чего ты удивился?
— Ничего я не удивился.
— А что, сдрейфил?
— Скажешь тоже…
— Ну вот и молодец. Чего тебе бояться? Ты сочинения в школе писал лучше всех. Прямо как печатал. И пьесы переделывал ловко. Бывало, даже не хуже, чем у авторов. А по содержанию куда крепче. Про Берендея так даже стихами.
— Не выйдет, и не уговаривай.
— А тебя никто и не уговаривает. Есть решение бюро, какой может быть разговор? Выполняй.
— Ты бы еще решил на паровоз меня посадить. Или на автомобиль.
— Будет тебе, — засмеялся Коротков, — что ты все фантазируешь? Члены бюро тоже не брюхом думают. Соображают, кто на что способен. Так что нечего тут бузу тереть. А вот тут тебе полная программа, для облегчения задачи.
Он взял со стола журнал и показал мне. Я прочел: «Под знаменем марксизма». Но легче мне от этого не стало.
— Прочитаешь тут статью Ленина об атеистической пропаганде, где он призывает всех коммунистов и последовательных материалистов вырвать массы из гнусных лап религиозных предрассудков. Еще будешь спорить?
— Да разве я спорю…
— Ты последовательный материалист?
— Чего тут спрашивать?
— Ну так кончай разговор.
— Да ты пойми, я не умею.
Стукнув кулаком по столу, Коротков оборвал меня:
— Демагогию не разводи! Скажи прямо, будешь писать?
Я подскочил на своем валике: в демагогии меня еще никогда не подозревали. Заикаясь от возмущения, я угрожающе прошипел:
— Ну ладно. Я напишу. Я тебе напишу!
— Озлился? Это хорошо! — с явным удовольствием проговорил Коротков. — Это здорово. Это, считай, дело сделано, когда человек озлится. Так еще напишешь, что всем богам тошно станет.
Он перепрыгнул через стол, крепко шлепнул по моему плечу в знак нерушимой дружбы, которая всегда выручит. Но тут же без передышки снова огорошил меня:
— Срок: завтра, к утру.
А мне было уже все равно: к утру так к утру. Я обреченно улыбнулся.
— Ты что, — подмигнул Коротков, — опять удивляешься?
— Нет, я ничего.
— Волынку тут тянуть нечего. Время, сам знаешь, какое. Если мы их не прижмем, то они нам житья не дадут. Кто кого! Садись за стол и валяй.
Он достал из стола чистую ученическую тетрадь, подумал и достал вторую.
— Хватит?
— А я знаю?
— Кто же должен знать? Писать-то тебе. Не хватит — на корочках пиши. — Он похлопал по тетрадям ладонью: — Вот на этом месте завтра утром должна лежать пьеса. Комедия.
