Удар Гильгамеша был точен. Прямо в затылок поразил он дикое чудище своим боевым топором.
Тут и Энкиду, выхватив длинный меч, ударил врага в грудь.
Через мгновение враг зашатался.
И снова стонали кедры. В мелкой дрожи билась под ногами земля. Так же мелко затряслось и небо. Это уходила жизнь из того, кто многие годы охранял горные леса, чьим именем пугали с детства в любой семье, кто одним своим ревом мог уничтожить города и народы.
Тело мертвого чудища лежало под кедрами у ног Гильгамеша.
* * *
Тело мертвого чудища лежало под кедрами у ног Гильгамеша.
И природу внезапно объял покой. Тихо, тепло, радостно стало в кедровом лесу, стало в степи и в каждом человеческом доме, в каждой звериной норе. Потому что исчезло с земли самое страшное зло.
В этот миг где-то в степи тигр, который нагнал лань и занес уже над ней когтистую лапу, неожиданно лизнул ее, словно лань эта была его детенышем, тигренком, и медленно отошел в сторону.
А в городе, в школе, учитель письма взмахнул розгой над обнаженной спиной провинившегося ученика, а потом вдруг отбросил прут, погладил испуганного малыша по голове и протянул ему горсть фиников.
И во многих домах люди отчего-то принялись улыбаться и дарить друг другу самое дорогое. Не стало в следующие мгновения на земле обиженных и злобных.
А два героя продолжали стоять над телом поверженного чудовища.
* * *
Два героя продолжали стоять над телом поверженного чудовища.
– Эй ты, Хумбаба! Никто тебя не боится, дохлая туша! Валяйся теперь со своим оружием, с лучами ужаса и смерти! А мы нарубим кедра, сколько хотим. Ведь правда, Гильгамеш, мы можем рубить кедра, сколько угодно? А потом отнесем его к Евфрату, и он приплывет сам прямо в Урук. Я построю себе большой дом с настоящей дверью. Слышишь, Гильгамеш, все будут спрашивать: чей это дом с большой дверью из кедра? У всех людей вместо дверей циновки, только у царской семьи, у главных жрецов стоят двери. А теперь Энкиду тоже срубит себе дверь. Вот так-то! Сам срубит, своим топором из собственного кедра.
Гильгамеш показал, как надо валить дерево, чтобы оно не придавило самого рубщика, и Энкиду принялся за работу. Он рубил и пел свою счастливую песню без слов. И лишь иногда оглядывался на поверженного Хумбабу, словно боясь, что то снова восстанет из мертвых. Наконец, он не выдержал, снял с чудища его боевое вооружение, увязал все в огромный тюк, а звериную голову чудища, насадив на копье, отнес к вершине горы, воткнул там, чтобы могли ее видеть издалека пролетающая птица, проходящие звери и люди.
