Вечером мы терпеливо дожидались, пока дом не утихнет, — пока Айви с Оуэном не усядутся выпивать после ужина, а мальчики не отправятся к себе наверх играть. Затем мы надели пальто, отодвинули тяжелую щеколду на парадной двери и выскользнули на улицу.
Ей было одиннадцать. Мне восемь. Я бы пошла за ней хоть на край света.
В воздухе висела обволакивающая сырость, нечто среднее между туманом и мелким дождиком. Восходящая луна была на три четверти полной, но ее закрывали облака. Птицы не пели. Даже овцы примолкли. Стараясь не шуметь, мы ступили на траву.
Обутые в ботинки, в которых мы ходили в школу, мы побежали по газону, влажному, как губка. Перепрыгнули через заросшую канаву, отделявшую газон от сада, добрались до замаскированной зеленью прорехи в живой изгороди — потайного лаза; за ним начиналась тропа, которая вела к нашему убежищу.
Беатрикс бежала впереди, я за ней. Ее серый школьный плащ то мелькал, то исчезал среди листвы.
Тропа обрывалась на опушке, затененной деревьями и ползучим вьюнком, там и стоял прицеп. Открыв дверцу, мы вошли внутрь. Нас обдало ледяным холодом. С окошек свисали серые от грязи занавески, изгрызенные молью и утыканные черными точками — сдохшими мухами. Напротив дверцы был маленький откидной столик с лавками по бокам. Больше сидеть было не на чем. На походной плитке пылился чайник, но газ в баллончике давно иссяк. Из дома Беатрикс прихватила коричневую бутыль, заткнутую самодельной пробкой и наполненную доверху мутным лимонадом. Накануне она припрятала в прицепе еду. Полбулки хлеба, твердого как камень. Кусок сыра, синего шропширского, засохшего по краям. Два яблока из фруктового сада. И три песочных коржика, испеченных поварихой. Беатрикс выкрала их из кладовой, рискуя понести бог весть какое жуткое наказание.
— Давай поедим, — предложила Беатрикс, и мы начали есть, молча и сосредоточенно. За ужином мне кусок в горло не лез, и теперь я была голодна, хотя желудок сжимался от страшных предчувствий и мне было трудно глотать.
В одном из шкафчиков обнаружились разрозненные столовые приборы, Беатрикс резала хлеб и сыр фруктовым ножом. Когда мы поели, она, не говоря ни слова, взяла мою руку, повернула ее ладонью вверх и провела ножом по моему крошечному указательному пальцу. Я вскрикнула, горячие соленые слезы брызнули из глаз. Но Беатрикс нисколько не смутилась. С тем же спокойствием она порезала свой палец и приложила его к моему, две струйки крови смешались и слились воедино.
