Лена не умела прощать, она еще не научилась этому, но в ней не было злорадства по отношению к Олегу. Она видела его мучения. Он страдал и не скрывал своих мук от нее. Но Лена не радовалась чужому горю. Она знала цену страданию, ведь сама прошла сквозь нечеловеческие испытания.
– Лена, я виноват перед тобой, не знаю, что тогда на меня нашло, – забормотал Олег, борясь с волнением. Он говорил в сторону, трудно было разобрать слова, голубиный клекот заглушал звуки, но Лена все слышала. Реальная картина жизни вставала перед ее глазами. Все было так, как он хотел выразить. Он виноват. Он не знает, что на него нашло. Он проигрался. Хотел объясниться. Удар был случайным. Он не поднимал на нее руку. Так вышло. И нет других объяснений. И можно было бы списать случившееся на взрыв эмоций, на несдержанные и расшатанные нервы. Но впереди расстилалась жизнь. И она уже не представлялась Лене широкой трассой без выемок и окаемов. Долгая дорога терялась в очертаниях, уже в нескольких шагах стелился облаками густой туман, и лишь от одной Лены зависело, каким станет далекий путь в неизвестность. На этой дороге Олег был лишним. Он стал препятствием. Внутри нее пылало солнце, два солнца, миллион солнц, они пробирались наружу, напрочь обрушивая все представления Истоминой о снисходительном отношении к реальной действительности. Еще одно мгновение, секундная доля молчания, небольшая пауза, и все рухнет. Дорога в будущее превратится в трясину. Она засосет Истомину в себя, заставив подчиниться инстинкту. Лена потрогала ладони, горячие, сухие, будто обожженные.
– Олег, то, что случилось, уже случилось, не вспоминай, – сказала Лена, чтобы нарушить молчание. В словах не было смысла. Она не думала так, как говорила. Истоминой нужно было заглушить тишину звуками, чтобы зазвучать вместе с голубями, слиться с птичьим воркованьем в унисон.
– Прости меня, Ленок, – сказал Олег, взволнованный и очумевший от счастья. Пустые слова пробудили в нем отголоски бывшей любви. Он повернулся к Лене, схватил ее за руки, притянул к себе. И отпустил, брезгливо морщась. Руки Истоминой оставались ледяными, будто из Лены навсегда ушла жизнь. Не так встречают девушки любимых женихов, не так. Внутри влюбленной должно все пылать и гореть, плавиться от страсти, а эта – как замороженная рыба. Олег в страхе попятился от Истоминой.
– Бог простит, – резонно заметила Лена.
Истомина гордилась собой, вместо слезных причитаний, обвинений, упреков, обид она высказывала свои и не свои мысли. Эти замечания принадлежали другой Истоминой, не ей, не Лене, та, другая, появилась на свет год назад. И это она резонировала, равнодушно доминируя над своей страстью ледяным сердцем. Олег испугался. Он пристально смотрел на Лену, пытаясь разглядеть настоящее лицо под маской. Истомина снисходительно усмехнулась. Новая маска плотно обтянула ее лицо, налипла на кожу – не содрать. Ржавым гвоздем не проткнуть душу. Раны затянулись. Новая кожа – плотная, надежная, как дубовый нарост. Люди, как деревья. С каждой обидой в душе нарастают кольца, по ним можно сосчитать, сколько обид причинили, сколько горя вынесла хрупкая ткань, невидимая и неосязаемая. Самой ткани нет, ее не увидишь невооруженным взглядом, а кольца есть, они заметны даже окружающим.
