Мы познакомились на маленькой радиостанции, где все сотрудники либо двигались вверх по служебной лестнице, либо вот-вот должны были вылететь с работы. Я хорошо помню это отвратительное маленькое здание, где было не продохнуть от сгущенных амбиций и табачного дыма дешевых сигарет. Большинство из той публики, что звонили нам, оказывались либо безнадежно одиноки, либо готовы обгавкать все вокруг. Но я немножко скучаю по этой работе, потому что именно там я впервые встретился с Джиной.
Все сотрудники из кожи вон лезли, чтобы добыть гостей для своих программ. За нашими гонорарами никто особо не охотился: они были такие мизерные, что невооруженным глазом их и различить-то было сложновато, поэтому в подборе гостей зачастую присутствовал элемент импровизации.
Например, когда первые японские банки начали закрываться по причине банкротства, мы добились того, что в прямом эфире эту тему прокомментирует не экономист и даже не журналист, специализирующийся на финансах, а самый настоящий профессор, преподававший японский язык в колледже через дорогу от нас.
Да, он являлся преподавателем иностранного языка, но, как и любой другой учитель языка, был безумно влюблен в страну, где говорили на этом языке. Кому же еще, как не ему, обсуждать, почему это вдруг азиатские тигры превратились в кастрированных домашних котов? Конечно, можно было найти массу более достойных кандидатур на его место, но это было лучшее, что нам удалось раздобыть. И все бы сошло, да вот только он не явился на передачу.
Как бы в знак сочувствия лопнувшему японскому пузырю профессорский аппендикс дал о себе знать с худшей стороны именно в то утро, когда ему следовало прийти на радиостанцию, а потому ему на замену вышла его лучшая ученица — Джина.
Высокая, искрящаяся своей красотой Джина. Она свободно говорила по-японски, являлась неплохим специалистом в области культуры, и у нее были ноги длиной в бесконечность. Я привел ее в студию и даже не осмелился заговорить с ней или посмотреть ей в глаза. Она была прекрасна, очаровательна и очень умна. Но самое главное — она оказалась совершенно недостижимой. Девушка из недосягаемой высшей лиги.
А потом, когда в студии загорелась красная лампочка, что-то произошло. Точнее сказать, не произошло ничего: Джину заклинило. Она перенервничала и не могла говорить.
Когда я впервые увидел ее, то подумал, что к ней не подступиться. Но как только она стала заикаться, потеть и что-то невнятно мямлить про экономический упадок, то неожиданно превратилась в обычного человека. И я понял, что у меня есть шанс. Возможно, небольшой. Примерно такой же, как у снежка в аду. И все же это был шанс.
