Однако не похоже, что Лариска сейчас меня выставит.
— Фимка приехал, — говорит она и улыбается чуть растерянно.
— И слава Богу, — произношу я с облегчением.
— Так я пойду на кухню.
— Постой, а выпить у тебя есть?
— Фимка привез.
Избавляюсь от мокрого плаща, переобуваюсь в самые просторные тапочки — а у Лариски таких в изобилии — и прохожу в комнату.
— Серый, — потрясенно бормочет Фимка Бергель.
И, не издавая более ни звука, лезет целоваться. За минувший год он еще сильнее ссутулился и облысел. А гигантский его нос, который, по его же собственному признанию, «на двоих рос, одному достался», стал еще краснее.
Некоторое время мы стоим, сжимая друг друга в объятиях. Фимка хлюпает вышеописанным носом. Я мужественно смаргиваю набегающую на глаза влагу.
— Я по тебе скучал, — искренне говорю я, когда он сползает с меня обратно в кресло и достает просторный носовой платок.
— Серега, знаешь, чего я больше всего боюсь, когда думаю о тебе? — спрашивает он, обстоятельно сморкаясь.
— Что ты приедешь, а я сделался юдофобом?
— Нет. Что я приеду, а тебя убили.
— Чем всегда ты был любезен народу, так это умением говорить приятные вещи.
— Ты не бойся… Все знают, я приношу удачу и счастье. Я ведь как талисман.
— По тебе не скажешь, что ты чересчур счастлив.
— Приносить счастье и иметь счастье — две большие разницы. И потом, почему ты решил, что я несчастлив?
— Много мотаешься по свету.
— Тут уж ничего не поделать. Может быть, я никакой не это самое, а цыган?
Между трепом мы успеваем налить и выпить. Бутылка огромная, литра на полтора, черная с позолотой и вся в медалях, как собака. То, что внутри, по цвету и консистенции напоминает кофе, а по вкусу- слегка облагороженный самогон.
— Должен тебя успокоить: я комиссар криминальной службы, а комиссаров в наше время убивают чрезвычайно редко. Лишь в случае крайней необходимости.
— Приеду домой, всем расскажу, что квасил с настоящим комиссаром.
— А что, у вас комиссары называются иначе?
— А хрен их знает, как оно там называется.
— Вы, говорят, СПИД победили.
— Ага. С этим у нас полный порядок. На улицах Тель-Авива можешь брать и валить любую на выбор. Лишь бы хасиды не привязались… И самое замечательное, что все понимают по-русски.
— Зачем же ты с ними по-русски? Тебе положено на иврите.
— Да не могу я его выучить, этот хренов иврит. Филолог, а не могу. Ты не веришь, а я русский филолог. И кириллица мне милее, чем все эти нелепые закорючки, специально придуманные, чтобы заморочить голову юдофобам и славянофилам. Хотя, справедливости ради, замечу, что кириллица — тоже та еще идеологическая диверсия панславизма. В то время как все прогрессивное человечество, включая молдаван и азербайджанцев, давно уже перешло на латиницу…
